Алексей Десняк - Десну перешли батальоны

— Так хоть теперь поешь! — попросила Раиса, присаживаясь к столу. Наклонилась, сняла волосинку с плеча мужа, нежно провела по покрытым первой сединой вискам. Михайло разломил ломоть и вопросительно посмотрел на масло. — Это я у соседки фунт купила… за платок… На базар не вывозят… — Она прибрала на столе, принесла веник из коридора и подмела пол. Михайло наблюдал за ее движениями и был благодарен своей подруге — преданной и ласковой помощнице.

— Далеко? — спросила Раиса, снова садясь рядом с мужем.

Михайло без лишних слов понял ее.

— Под Гомелем идут бои.

— Придется эвакуироваться?

Михайло поднял глаза, положил руку на ее плечо.

— Нет!

Больше ни о чем она не спрашивала. Это «нет» означало, что за каждую пядь земли будут вестись жесточайшие бои, а в случае неблагоприятного исхода Михайло останется при немцах в подполье. К опасностям она привыкла, потому что всегда приходилось так жить. Все пятнадцать лет, с тех пор как она узнала Михайла.

По коридору прозвучали многочисленные тяжелые шаги. Раиса поднялась, поцеловала Михайла и тихо вышла. Он проводил ее до дверей, встретил членов уездного комитета. Крепко пожал руку Надводнюку. Молча сели, ожидая начала заседания. Воробьев долго и испытующе смотрел каждому коммунисту в глаза, затем прошелся по комнате.

— Враг близко, очень близко, в ста километрах… Наступает развернутым фронтом. Основные силы врага идут по линии железной дороги Гомель — Бахмач. — Стоя перед членами уездного комитета, Михайло перебирал лежавшие на столе бумаги и отчеканивал каждое слово.

— Центральная рада продала украинский народ немецкому империализму. Он идет, чтобы наступить на грудь украинскому народу! Хищникам еще мало крови, им мало жертв, разрушений!.. Враг недалеко. Мы должны знать, что будет делать наш уездный комитет в этот опасный момент. Прошу высказаться!

В комнате наступила тишина — тревожная и настороженная.

Затем попросил слова знакомый Надводнюку товарищ, приносивший в Боровичи записку Воробьева о разоружении кулаков.

— Говори, Микола! Прошу внимательно слушать.

Микола говорил о тревоге в городке, в селах, на железнодорожных станциях уезда и закончил предложением:

— Нужно всем идти на фронт и там либо победить, либо погибнуть!

Взял слово пожилой товарищ в ватнике и накидке, с виду — бывалый фронтовик. До сих пор он сидел в темном уголке, теперь поднялся — высокий, широкоплечий, и на стену упала нескладная тень.

— Слушаем тебя, товарищ Василь!

Василь говорил кратко, обрывисто:

— Идем на фронт!.. Свободу народную будем защищать на фронте!. Там виднее! Придется отступать — будем отступать вместе с армией!..

— А рабочих в городах и крестьян в селах оставим врагу на расправу? — спросил Воробьев.

— А что же ты советуешь? — спросили остальные члены уездного комитета.

Надводнюк придвинулся поближе. Михайло потер виски ладонями и вышел на середину комнаты.

— Если Красной Армии даже придется отступать под напором врага, вооруженного до зубов, мы, коммунисты, — подчеркнул Михайло, — мы обязаны остаться в подполье при немцах. Для чего?.. Враг будет грабить народ, издеваться над ним — для того и идут они на Украину. Кто должен, как не мы, коммунисты, поднять восстание против немцев, а значит, помочь Красной Армии? Кто должен, как не мы, коммунисты, показать немецким солдатам сущность пролетарской революции в России? Мы с тыла должны развалить кайзеровскую армию, чтобы она под красными знаменами вернулась в Германию и выгнала кайзера и буржуазию! Вот какая перед нами задача! Этого требует вся наша партия! И в подполье уездный комитет должен быть боевым штабом, который объединит силы против армии кайзера! В этом залог нашей победы… — Михайло выжидательно посмотрел на товарищей. — Вот каким должно быть наше решение!

В комнате опять стало тихо. Члены уездного комитета обдумывали предложение Воробьева. Для них воля партии была нерушимым законом; партия скажет идти в окопы — и они пойдут; партия скажет идти в подполье — они пойдут. Пойдут туда, где от их работы будет больше пользы для партии. Теперь партия ставила задачу — развалить изнутри армию кайзера. Они возьмутся за это дело и доведут его до конца, выполнят, как выполняли любое задание, данное партийной организацией. Они знали: постановить — значит выполнить.

— Одобряем твое предложение! — члены комитета подняли руки.

«Вот где сила партии!» — радостно думал Надводнюк, восторженно наблюдая за старыми большевиками.

— Отчего ты, Дмитро, не голосуешь? — тихо спросил Воробьев.

Все члены уездного комитета повернулись к Надводнюку. Он от неожиданности заморгал, покраснел.

— Я ведь не член комитета…

— Ты — коммунист! Решение о тебе принимаем.

— Я — за! — он стремительно поднял руку.

В ревком все реже заходили боровичане, да и те, которые заходили, больше молчали, беспрерывно курили, в глубине глаз таилась душевная боль. Перестала по вечерам у школы собираться молодежь. В хатах не зажигали огня. Но в каждой хате тайком собирались, шептали друг другу:

— Сила у него большая, у немца.

Вновь всплывали воспоминания о недавней войне. Тот, кто побывал на фронте, рассказывал о немецких «чемоданах», газе, аэропланах и пугал женщин. Страшные слухи переползали из хаты в хату, и на следующий день женщины рассказывали у колодца о том, что у немцев стальные рога, а когда дышат — из ноздрей валит огонь. Этими сказками в селе пугали неугомонных детей.

— Ш-ш! Вот германец придет, он тебе даст!..

Многих просто интересовали немцы. Боровичане окружали бывших фронтовиков, расспрашивали. Надводнюк, Бояр, Песковой, Ананий рассказывали, успокаивали, и крестьяне расходились по хатам. Но на следующий день рождались новые, еще более фантастические и пугающие слухи. Богомольные старухи рассказывали свои сны о комете с хвостом и о конце света.

Были и такие, которые говорили:

— Чем мы провинились перед немцами? Наше дело — сторона.

Но к весне готовились вяло, — руки совсем не поднимались. Страх охватил село, сковал тишиной и мучительным ожиданием наступающего дня.

По давней, вошедшей в традицию привычке возле хаты Гната Гориченко на спиленном дубе усаживались соседи.

— Вот тебе и попользовались панской землей! Черт его побери, откуда он взялся, этот германец! — взволнованно говорил Кирей.

— Бедному жениться — ночь коротка, так и нам с землей пана, — сплевывал Мирон Горовой.

— Говорят люди: тесно германцу на своей земле, вот он нашей земли ищет, — выдавливал из себя обычно молчаливый Тихон Надводнюк.

В беседах они возвращались к старым воспоминаниям, а заканчивали одним: «Вот поделили панские поля и жили бы себе…»