Еремей Парнов - Заговор против маршалов. Книга 1

— Допустим, ты прав,— Рипка швырнул недокурен­ную сигару в камин и прошелся по кабинету.— Но при чем тут национальное происхождение? Насколько я знаю, это никак не совместимо с принципами Комин­терна. У них этот вопрос вообще не стоит.

— Все переменчиво под луной, старина... Впрочем, я не настаиваю на подобной интерпретации. Это всего лишь версия, притом не моя.

— В том-то и дело, что почерк слишком явно выда­ет автора. Об умонастроении белой эмиграции ты знаешь лучше меня. Не кажется ли тебе, Карел, что твои источники выдают желаемое за действительное?.. Если, конечно, не хуже.

— Ты имеешь в виду...

— Именно,— Рипка гадливо поежился,— грубую политическую провокацию, причем инспирированную Берлином. Мне трудно поверить в возможность сближе­ния между нацизмом и большевизмом.

— Национал-большевизм! Существенное уточне­ние, между прочим... Национал-большевизм, с одной стороны, и национал-социализм — с другой. Здесь могут обнаружиться самые неожиданные точки соприкосно­вения. История любит крутые повороты. Вспомни хотя бы Рапалло... Для всех это было, как снег на голову. А почему, спрашивается?.. Потому что идиоты. Никогда не надо считать других глупее себя. И немцы, и рус­ские чувствовали себя изгоями, париями, что и толк­нуло их в объятия друг другу. К полной взаимовыгоде, заметь. Генштабы обеих армий научились превосходно сотрудничать. Русские предоставили рейхсверу прекрас­ные полигоны внутри страны и помогли Веймарской республике воссоздать военную мощь в обход Версаль­ского договора. С другой стороны, красные командиры получили должную подготовку в немецких военных школах. Так что почва для флирта есть, и достаточно прочная. До конца тридцать второго года в Россию шли через Польшу составы с военным снаряжением, включая боеприпасы для стрелкового оружия. Учти, что люди остались на своих местах как в Москве, так и в Берлине, разве что получили очередное повышение. Лично я не удивился бы, узнав, что они возобновили контакты.

— Ты хочешь сказать, что переворот в кремлевских верхах может быть поддержан из Берлина?

— Мой информатор выдвинул именно такую вер­сию. Более того, не исключена и ответная любезность: содействие военной разведки Красной Армии в устране­нии Адольфа Гитлера. Иначе говоря, речь идет об установлении режимов военной диктатуры, которые незамедлительно вступят в тесный союз. Если хищни­ки объединятся, то европейские демократии окажут­ся в еще более трудном положении... Говоря объек­тивно, своим пактом с Москвой мы подталкиваем события именно в таком направлении.

— У тебя слишком пылкая фантазия, Карел... Признавайся честно, зачем ты пришел ко мне?

— Посоветоваться, если хочешь, просто облегчить душу... Мне страшно, Хуба. Понимаешь?.. Страшно за нас с тобой, за наших детей, за республику. Поступили сигналы, причем достаточно серьезные, но я не могу, не имея достаточных фактов, обратиться к нему.

— А я могу? Президент размажет меня по стенке и будет прав... Если хочешь знать мое мнение, то я не верю фантасмагориям. Они хороши для бульварных романов, но не для серьезной политики. Политика так не делается.

— Может, скажешь тогда, как делается политика?.. В одну прекрасную ночь поджигают рейхстаг, в дру­гую, не менее романтическую,— вырезают политиче­ских оппонентов. Это не для бульварного романа?.. В Москве тоже кое-что наводит на размышления. Взять хотя бы полную смену караула в Коминтерне. Троцкий кочует в поисках пристанища по Европе, Зиновьев и Каменев сидят за решеткой. Не слишком ли много для одного выстрела в Смольном?

— Ты валишь все в одну кучу. Троцкого выслали значительно раньше. Идеологические разногласия в чистом виде.

— Пусть так, хоть я и плохо разбираюсь в тон­костях большевистской идеологии. Однако уверяю тебя, перемены и здесь не за горами. Раз меняются люди, значит, меняется курс. Идея построения социализма в отдельно взятой стране уже знаменует определенный отход от вселенской церкви, поворот в национальное русло. Почему бы не повернуть штурвал еще более резко? В подобной обстановке всегда находится некто, готовый подтолкнуть процесс в желаемом для себя направлении... Кстати, возвращаясь из Парижа, Туха­чевский пытался во время кратковременной остановки в Берлине связаться с высшим немецким руководством.

— Сведения из того же источника?

— Нет, по другим каналам. Геринг в доверительной форме сообщил это заместителю министра иностранных дел Польши.

— Ах, Геринг! — почти весело воскликнул Рипка, ударив себя по колену.— Тогда все ясно! Гестапо ведет игру против России, причем топорную, коль скоро тут замешан этот господин. Мой тебе добрый совет, Карел, выкинь это из головы, если не хочешь попасть в глу­пое положение.

— Без всякой проверки? Нигде ничего не фиксируя?

— Насколько я тебя знаю, так вопрос не стоит. Выкладывай, что там у тебя еще есть.

— Пока только след, ведущий опять-таки в Вар­шаву, к бывшему посланнику Украины в Веймарской республике. Если бы можно было, минуя промежуточ­ные инстанции, поручить нашим послам в Москве и Берлине немножечко прояснить обстановку, я был бы крайне признателен.

— Интересно, как ты себе это представляешь: про­яснить обстановку? — сцепив на затылке пальцы, Рип­ка задумчиво уставился в потолок.— Непростая зада­ча. Причем без малейшей надежды на успех. Но я все же подумаю.

— Эх, если бы удалось вот так же, по душам, как чех с чехом, поговорить с Готвальдом! Чертовски важно знать, что там у них в Коминтерне, в Кремле, насколько крепко держится Сталин... Президент не мог бы его спросить?

— Готвальда? Клемент —тяжелый, но прямой че­ловек, только едва ли он настолько осведомлен... А если и знает, то не скажет.

— Коммунисты трудный народ,— согласно кивнул

Новак.— Москва для них — все, что твоя Мекка для мусульманина... «Весь мир насилья мы разрушим»... Все их помыслы направлены только на это. Толстовская идея в интерпретации НКВД... Я тут разговорился с одним,— ухмыльнулся министриальдиректор,— так он брякнул, что сюрреализм тоже революционное искус­ство... На все готовы, лишь бы разнести нас в пух и прах. Вот увидишь, они договорятся-таки с нацистами!

— Крепко засела в тебе эта заноза.

— Не веришь?

— Веришь — не веришь... Не для нас эта детская песенка. Не вижу оснований. Меня ты не убедил, ско­рее напротив.

— Тем хуже, Хуба, тем хуже... Дай бог, чтобы я ошибся. Без русских нам против немца не устоять.

— Наконец-то я слышу разумные речи.

Бухарин загорел под весенним солнцем, физически и духовно окреп, надышавшись ветрами Европы.

Всюду продуктовые лавки были забиты деликате­сами первозданной свежести и невиданной красоты. В парках и на площадях звучала музыка. За выстав­ленными прямо на тротуар мраморными столиками бесчисленных кафе блаженствовала вполне довольная жизнью публика. Опрятная одежда, приветливые улыб­ки, ощущение достоинства. Возможно, на задымленных рабочих окраинах все выглядело немножко иначе, но на венском Пратере или копенгагенской Остергаде барометр классовых бурь показывал явный штиль. О войне, впрочем, говорили повсеместно, но больше с беспечной надеждой, что как-нибудь образуется, утря­сется.