Анна Караваева - Собрание сочинений том 1. Золотой клюв. На горе Маковце. Повесть о пропавшей улице

— О здравии твоем молилася, Данилушко.

— Да здоров я, голубушка, ей-ей, здоров, бог с тобой!

Случайно Данила услышал, как стрелецкие жены попрекали Ольгу, — и, вскипев, разогнал обличительниц, а потом рассказал их мужьям про «бабье злоречие». Стрельцы прикрикнули на жен и заказали им «рот затворить покрепче и на Данилову бабу не кидаться». Но женщины нет-нет да и задевали Ольгу. Были среди них особенно вздорные бабы, которые к тому же завидовали молодости Ольги, красоте ее похудевшего чернобрового лица. Завидовали и тому, что, не в пример их мужьям, Данила Ольгу пальцем не трогал и был с ней всегда ласков — «словно жених», язвили стрелецкие жены. Ольга молчала. Она уже смирилась перед тем, что «за грех» свой она должна терпеть все поношения и обиды.

— Пошто глазыньки прячешь, Ольгунюшка? Аль опять изобидел кто? — допытывался Данила. — Ну, погляди на меня, любушка. Ой, силом улыбаешься — знать, на душе сумно да тоскливо?

— Ты возле меня, так и тоски нету, — отвечала Ольга. — Не рада девица цветному платью — рада молодцу-соколу, вот и я також, мой свет!

— Ой, не обманешь меня, соколица! Вона, в очах-то по сию пору слезка кипит. Слышь, Ольгунюшка, я сам до всего дознаюся и, уж коли на то пошло, вот те крест, побеседую я с теми стрельцами, кои за своими женёшками худо доглядывают. А коли добром мужики меня не послушают, доведется грех на душу взять — бока им помять маленько, пусть помнят крепше.

Когда и с кем беседовал Данила, Ольга не видела, но стрелецкие жены заметно укротились, а вскоре и совсем перестали нападать на Ольгу. Да и не до этого уж было.

После того как первого ноября 1608 года поляки напали на монастырских водовозов, изрубили сто девяносто человек и взяли пленных, осажденные поняли, что к окрестным прудам дорогу теперь «засекли». Теперь не привезешь чистой, прозрачной водицы, которой пополняли питьевой запас.

Теперь приходилось довольствоваться только внутренним прудом, воды которого и в мирные дни еле хватало для монастырских нужд.

— Ноне водицу-то яко нищим грошик подают, — язвил Осип Селевин, принимая из рук троицкого кухаря кружку воды, которой должно было хватить на целые сутки.

— Эй, плесни-ко еще водицы, отче блаженной, — попробовал он улестить хмурого горбатого кухаря, но тот в ответ показал кулак.

— «Будьте вы все прокляты!» — злобно подумал Осип и нерасчетливо выпил разом полкружки — он совсем не собирался долго заживаться в этом опасном месте, которое не сегодня-завтра взорвут коварные враги. Каждый день Осип ожидал своего «исхода» вместе с паном Брушевским, с которым он уже успел снестись впереглядку.

Ротмистр показал Осипу перстень с индийским изумрудом и знаками дал понять, что не только это кольцо, но и все блага мира ожидают Осипа Селевина, если он выпустит его. Диомида-тюремщика оба решили убить. Пан-ротмистр очень живописно показывал, как это можно устроить. Осип подпоит грязного монаха, украдет от него ключ и выпустит пана Брушевского. Потом оба вместе оглушат Диомида, бросят в башню, а ключ за окно и — ищи ветра в поле.

Найти хотя бы один малый бочонок романеи для Диомида теперь, однако, оказалось таким трудным делом, что Осипу пришлось обратиться к всевластному Макарию.

— На питие не дам! — сразу отрезал Макарий. — И без того народишко вовсе непотребен стал…

— Пользы ради вящей стараюся, отче! Умыслил я хитрость в подмогу нам всем! — взмолился Осип и тут же придумал историю, которая Макарию ясно пришлась по нраву: будто-де пан Брушевский уже перестал запираться и готов все рассказать о подкопе, только просит поднести ему винца «храбрости ради».

Макарий повеселел и приказал принести бочонок романеи.

— Уж коли б миновала нас сия напасть… Ино уж потрудися, голубь, божьего дела ради… да, гляди, никому ни словечушка не выдавай!

— Могила, отче, могила!.. Ведает о том лишь рубаха моя да подоплёка! — уверил Осип, пряча бочонок под полу кафтана.

Седьмого ноября под вечер Осип, с заветным бочонком под полой, отправился в тюремную сторожевку к Диомиду.

День был унылый. С утра началась стрельба. Польская «трещера» без передышки била по утлой западной стороне. Не один десяток бойцов ранило осколками кирпичей от стены. Для заделки пробоин воеводы призвали на подмогу стариков и женщин. Древнего деда Филофея нарядили бирючом сзывать народ на стены: кого — пробоины заделывать, кого — горячую смолу лить на лестницы, по которым зеленой желтожупанной саранчой лезли враги.

Филофей ходил, не без лихости сдвинув на ухо черную баранью шапку с алым суконным верхом. Той же суковатой герлыгой [114] Герлыга — деревянная палка с крюком на конце. , которой он отарил овец, дед постукивал теперь по стенам изб и келий, сзывая всех людей «мирских и обительских» помогать заслонникам. Увидев Осипа с бочонком под полой, дед Филофей поманил его пальцем:

— Ахти, батюшки мои, ноне день грозен, а ты, Оська, с бесовской усладой под кафтаном? Поди-тко на стены, ленивая орясина!..

— Пойду, дедунька, пойду! Ужо дай вино к архимандриту отнести… — прокричал Осип — и бочком, оберегая драгоценную романею, побежал к Каличьей башне.

Однако все вышло не так, как пророчила многолетняя Оськина удача. Черномазый Диомид оказался куда хитрее, чем думал о нем Осип. Страж Каличьей башни почуял что-то неладное и искусно притворился пьяным. Когда Осип, вытащив ключ из его вонючей рясы, хотел было оглушить Диомида, монах, как щуплого котенка, отбросил Осипа в угол. Оська вскочил, бросился было к двери, но долговязый Диомид повалил его на пол, подмял под себя и заорал: «Слово и дело!»

Данила Селевин в ту минуту был около Каличьей башни — вместе с другими силачами волок из кузницы подновленную пушечку под названием «лисичка».

Услышав вопли, Данила взбежал по лестнице и увидел Диомида, который сидел верхом на Осипе. При виде сотника Селевина Диомид встал и заплетающимся языком начал рассказывать, что Оська с умыслом принес вина, дабы выпустить ляха.

Оська, плюясь кровью (Диомид вышиб ему два зуба), решительно все отрицал: «по старой дружбе» он просто хотел угостить Диомида.

— А надобно было мне горе залить! — дерзко сказал он, обращаясь к Даниле, и, вдруг ухмыльнувшись своим кровоточащим ртом, добавил шепотом: — Ино мало тебе, сотник? С женой моей спишь и последнее винишко у меня отымаешь?

Кровь бросилась в лицо Даниле. Он крикнул Диомиду:

— А ты, страже, пошто угостками соблазняешься? Ужо вот я вас обоих!

Оська упал на колени и потянулся обнять Даниловы сапоги. Данила поднял его за шиворот.

— Изыди вон!.. Чтоб и духом твоим не пахло!

Оська тут же исчез, а Данила, выгнав и Диомида, поставил к дверям дюжего стрельца и поднялся опять на стены.