Тамара Каленова - Университетская роща

— Да, вот уж чего не ценит русский человек, так это времени.

Ни своего, ни чужого не жалеет, — согласился Крылов и поглядел на часы. — Ого, уже четверть седьмого.

Встал из-за стола; Пономарев не посмеет удерживать его, до вечера со своими разговорами потерпит.

— Я попрошу вас, любезный Иван Петрович, напоите Машу вот этим отваром, — сказал он напоследок. — Да к обеду меня не ждите. Я в Гербарии буду. Перекушу насухо. С собою взял пироги.

— Разумеется, напою. А вечером? Вы не забыли? В театр места заказаны, так что не опаздывайте, — напомнил Пономарев, провожая его до двери.

— Ах да, театр! — спохватился Крылов и виновато добавил: — А я хотел немного поработать. Столько дел в Гербарии…

— Помилуйте, «немного»! — возмущенно всплеснул руками Иван Петрович. — Уходите — еще семи нет, а к семи вечера быть не обещаетесь? Разве можно так отчаянно работать, Порфирий Никитич?

— Да, да, — улыбнулся смущенно Крылов. — Виноват. Конечно, вы правы, как всегда. Передайте Маше, что я… в следующий раз… непременно… А нынче нет, не могу.

Ботанический кабинет, или, как его еще иногда называли, ботанический музей, а Крылов именовал кратко Гербарий, находился на втором этаже главного корпуса. При жгучей нехватке помещений для кафедр — в целях экономии проект университета постоянно урезывался и усох до такой степени, что многие научно-учебные и подсобные помещения с первого дня оказались явно недостаточными — ботанический музей размещался довольно просторно: в двух комнатах. Крылов был буквально счастлив, что удалось расставить несколько шкафов, длинные рабочие столы — и еще место осталось. Он гордился четырехметровыми кедровыми шкафами, украшенными художественной резьбой. Ботаники всего мира мечтают о гербарных шкафах из камфарной древесины — у нее сильный аптечный запах, убивающий вредных насекомых. Поначалу мечтал о таких шкафах и Крылов, хотя и понимал, что желание его трудноосуществимо: слишком дорого стоит древесина камфарного лавра, уроженца острова Формозы и Японии. Но потом, когда он получил прекрасно выполненные кедровые шкафы, то выбросил из головы всякую мысль о заморском лавре: кедр обладал замечательными свойствами — красотой, долговечностью, приятным запахом, в нем не заводилась моль — и ничем не уступал чужеземцу.

Крылов любил эти комнаты с высоко поднятыми потолками, на которых скромно и выразительно вился растительный орнамент лепки талантливого самоучки томского ремесленника Семена Келькина. Именно здесь он забывал о времени, о невзгодах и сомнениях. Еще с утра при мысли о том, что предстоит работа в Гербарии, у него устанавливалось в душе устойчивое радостное равновесие, жизнь обретала разумный смысл.

Как-то в Казани на вопрос друга своего Мартьянова «Почему ты стал ботаником?» Крылов ответил: «Из-за близорукости». Дескать, близорукость мешает любимому делу: ловле птиц и орнитологическим наблюдениям. А растения-де прикреплены к одному месту, их отыскать легче.

Мартьянов засмеялся и пошутил: «В таком случае лучше всего исследовать горы — вот уж они действительно прикреплены к месту! А растения движутся». И привел в пример семянку василька, которая весной и осенью ползает, благодаря волосистому хохолку. «Растения могут даже странствовать, переплывать океан, — добавил Николай. — Крапива, подорожник проникли за европейцами всюду. Американские индейцы так и называют подорожник: след белого.

Крылов в свою очередь отшутился, сказав, что растения не только ползают, но и летают, как семенные плодики клена, березы, как шапка одуванчика. Словом, увел разговор. Он и сам тогда, честно признаться, не знал толком, почему стал именно ботаником. Ведь любил же еще, кроме птиц, и химию, и фармацию. Вполне мог бы сделаться и географом-путешественником.

И только очутившись в глубине Сибири, став научным хранителем вот этих двух комнат, этих шкафов, он, кажется, начал понимать причину своего нешуточного увлечения ботаникой. И не потому, что «растения щедро рассыпаны на земле, подобно звездам на небе; но звезды далеко, а растения у ног моих», как писал Жан-Жак Руссо. И не потому, что в свое время его поразила медико-ботаническая поэма Одо из города Мена «О свойствах трав». Да, конечно, ее гекзаметр до сих пор торжественно звучит в памяти:

Травы колеблемы ветром, свои стебельки наклоняют.

Травам склонясь, поклонись, эти срывая ростки.

Дивный подарок тебе животворная дарит Природа;

В нем исцеленье твое: травам, склонясь, поклонись.

Зеленое море жизни, колыбель ее — вот как ощущал растительный мир Крылов. Он склонялся над этой колыбелью, испытывая ни с чем не сравнимое счастье узнавания многоликой, всегда прекрасной жизни. Словами он не смог бы передать это чувство, похожее на далекое эхо неутоленного отцовства… Да его никто теперь об этом и не спрашивает…

Давно уже определились судьбы у его друзей. Мартьянов по-прежнему в Минусинске, увлеченно собирает свой знаменитый музей, по примеру которого профессор Докучаев предлагает создавать подобные научные склады повсеместно. А Коржинский дождался-таки приглашения и находится рядом, в Томске, — экстраординарный профессор, любимец студентов и преподавателей. Одним словом, все они уже люди серьезные, занятые делом, позабывшие наивный ригоризм юношеских вопросов…

Крылов отпер ботанический кабинет. Ощутил привычную сухость непроветренных комнат и поспешил раскрыть форточки. Излишняя сухость, как и избыточная влажность, вредна гербариям.

Прошел к своему столу, на котором высилась стопка плотной голубой бумаги и лежало несколько листов с необработанными растениями. Любимая лупа — Цейс, № 33701 — призывно поблескивала темной полировкой. Ах, какое же это счастье — иметь возможность вернуться к своей работе! Только с годами приходит подлинное понимание всей полноты этого счастья…

Он еще раз окинул взглядом свои владения. Изразцовая печь. Желтые краники водопровода: в университете — впервые в городе! — уже действует это чудо техники. Газовые горелки. Новенькая мебель. На дальней стене черная доска для писания мелом. Множество коробок с запасной бумагой: толстой, для монтажа растений, и цедильной, пропускной, клякс-папир, для сушки. Это просто великолепно, что на одной из уральских фабрик удалось заказать такой отличной бумаги! Нужный формат, сорок пять на двадцать девять сантиметров, он изготовил сам. Гербарий будет не только богат по содержанию, но и красив по форме…

Много перечитал Крылов книг и рукописей, прежде чем решить, каким быть сибирскому гербарию.

Он знал, что еще в глубокой древности ученые собирали травы и делали попытки их сохранить. Отец ботаники, Теофраст, сушил цветы на камнях, но они быстро теряли цвет и ломались. И все-таки в ботанической науке известны редчайшие случаи длительного сохранения сухих растений: при раскопках гробницы египетского фараона Рамзеса Второго были найдены цветки лотоса, василька, египетского мака, стебельки ивы. Три тысячи лет пролежали они нетронутыми! Непостижимое количество времени… Утраченная тайна вечности сухих трав…