Тамара Каленова - Университетская роща

Как и все в толпе, Крылов неотрывно глядел на Николая, будущего русского царя, и непроизвольно, что случалось с ним исключительно редко и только в минуты глубокого волнения, всей душой молился о том, чтобы мечтания и чаяния, которые связывались с этим человеком, оправдались бы… Если ты наместник Бога на земле, так будь же милосерден и всемогущ…

Николай постоял на крыльце, давая возможность насмотреться на себя, затем вяловато, медленно, чуть шаркая подошвами, взошел во внутренние покои — отдыхать.

Неохотно, правда, без особого шума, народ начал расходиться. Расширяющимся полукругом, как бы очищая площадь, за ним двигалась линия охраны, все в одинаковых костюмах, с особыми знаками — розовыми и красными цветками в петлицах. Давно подмечено: в театре на сцене горностаевую мантию, царя играет не столько тот актер, который царь, — чаще всего он просто восседает на троне или совершает проход, — сколько его окружение, двигающееся, говорящее верноподданические речи, кланяющееся… Сегодня весь город играл царя. Пора было давать антракт.

Ночью в Томске было светло, как днем. Горели плошки на улицах, светились разноцветные фонарики на стенах, в окнах домов были выставлены зажженные свечи. Горожане тихо двигались по улицам. Парадируя, дамы мели тротуары своими пышными юбками.

А тот, в честь которого совершалось все это, почивал в губернаторском доме. Он еще был просто Николай, сын государя, медленно угасавшего в Москве от нефрита, Незабвенный Гость, Царственный Путник. Еще не было Ходынки, крови 1905 года, Ленской трагедии… Его еще не называли «зауряд-прапорщиком», «штык-юнкером», «вариантом Павла Первого», «царем-чиновником», «необыкновенной обыкновенностью»… Будущий последний царь России еще не менял своих министров, как перчатки, не начинал кровопролитных войн с Японией и Германией. Он мирно почивал во глубине Сибири и не хотел знать о том, что с ним, внешне застенчивым молодым человеком, многие тысячи людей связывают свои надежды.

В эту ночь Крылов так и не смог заснуть. Сказалась чрезмерная усталость последних месяцев.

На городской сад Николай посмотрел коротко и безразлично. Что сад?.. Шестилетняя девочка поднесла ему полотенце, вышитое сиротами монастырской школы, — он, не глядя, сунул его Оболенскому. Господь ему судья. Царственные Путники следуют своей дорогой, сады остаются людям. Вот еще бы перенести завтрашний день! Назначено посещение Николаем университета… Да и можно было бы снять с души натяжение…

На другой день торжественная церемония встречи повторилась — теперь уже в университете. Ряды студентов, цветы на лестницах, букетики под ноги…

Флоринский встретил Николая почтительно, но с достоинством. Ему было что показать цесаревичу.

Ректор Великий, заменивший Гезехуса, сделал рапорт. По лицам присутствующих скользнула тень неудовлетворения: слишком уж раболепен был этот рапорт. Добрейший Николай Александрович Гезехус на этот счет был строг; жаль, не сумел развернуться любимый ученик Менделеева. Уехал в Петербург первый ректор Томского университета. Осиротело без него музыкальное общество, им основанное… Правда, физик на его место в Томск прибыл превосходный. Племянник Менделева же, Федор Яковлевич Капустин, женатый на сестре выдающегося русского ученого-экспериментатора Александра Степановича Попова. Августа Степановна и Федор Яковлевич Капустины по истечении недолгого времени сделаются заметными людьми в Томске. Она, художница, будет группировать вокруг себя даровитую молодежь с творческими наклонностями, он — ученых, свободно и широко мыслящих.

Между тем профессор богословия, настоятель университетской церкви протоиерей Беликов подхватил «жезл гостеприимства» и повел гостя осматривать университет далее.

В актовом зале Николай обратил, наконец, внимание на обилие тропических растений и цветов. Говорят, он в свое время интересовался ботаномагией, гаданием по цветам… Во всяком случае, взгляд его ненадолго на них задержался, и он что-то сказал Флоринскому.

Затем он осмотрел библиотеку — здесь пояснения давал Кузнецов. Он рассказал о том, как создавалась Томская «научная книжница», к открытию университета имевшая около 100 тысяч книг и журналов — против 7784 томов, с которыми открывался столичный Петербургский университет.

Степан Кирович, незаурядный ученый-археолог, и в своем слове о библиотеке не хотел упустить ни одной цифры или факта, ни одной детали, ни одного «черепка». Он говорил об удивительной судьбе книжной сокровищницы Сибири. О том, как в 1875 году потомок русских солепромышленников граф Александр Григорьевич Строганов пожертвовал Томску свою родовую библиотеку в 22626 томов, которая считалась одной из лучших в России по наличию редких и редчайших иностранных изданий. Не сразу это ценное собрание попало сюда. И не само по себе, но благодаря господину Флоринскому.

Это он упросил графа, напомнив, что знаменитый род Строгановых триста лет назад снаряжал в Сибирь дружины Ермака, «поэтому было бы логично, если бы ныне живущие потомки помогли России покорить Сибирь духовно через книгу…».

Степан Кирович разошелся и готов был говорить еще и еще, но князь Оболенский сделал ему знак, и Кузнецов, едва-едва успев добраться до структуры библиотеки, сообщив, что книги расставлялись по трем отделам: иностранному, русскому и медицинскому, и что отпечатан уж обширный Каталог в пяти (!) томах… — вынужден был умолкнуть.

Гости проследовали далее, в музеи — зоологический, физиологический, геологический, археологический и физический. В зоологическом Николая заинтересовал заспиртованный теленок с двумя головами и он даже сказал по-французски:

— Вечная двуликость природы… Кажется, именно так изволил выразиться Виктор Гюго?

В Гербарии Николай пробыл недолго. Выслушал объяснения Флоринского, который не преминул подчеркнуть необыкновенное трудолюбие ученого садовника. Скользнул взглядом по лицу Крылова.

— Хорошо. Жалую часами, — негромко сказал будущий царь, кивнул и прошествовал далее.

Князь Оболенский, мило улыбаясь, вручил опешившему Крылову царский подарок: карманные серебряные часы, «глухие», с плоской, украшенной орнаментом крышкой, на цепочке. Щелкнул каблуками — шпоры мелодично отозвались на это движение — и удалился.

В тот же день, шестого июля, увозя с собой дары томичей: альбом с 31 видом Томска, Известия Томского университета, овчинниковские изделия из серебра, множество других дорогих подарков, — Николай отбыл с Черемошинской пристани на украшенном флагами пароходе «Николай».

На прощанье он успел осчастливить знаками внимания многих людей. Флоринскому подарил собственный портрет в серебряной раме, с надписью. Губернатору Тобизену — бриллиантовый перстень, строителю губернаторского дома Хабарову — тоже перстень. Кучера купца Колосова наградил часами, точь-в-точь такими же, как Крылова.