Ольга Приходченко - Одесситки

По совету Риты Евсеевны Лилька выбрала для себя голубой костюм, мне достался красный. Как только мы облачились в них, сразу вся их комната засверкала, засияла, каждое движение отражалось игрой искр на стенах, потолке, на наших счастливых лицах. Лилькина мама вместе с нами прыгала и дурачилась, даже запела по-китайски, Лилька пыталась ей подпевать. Но пришлось прекратить беситься, соседи по коммуналке не выдержали и стали стучать в дверь и орать в коридоре. Особенно странное семейство Паков. Глава семейства, возвращаясь из туалета к себе в комнату, сразу надевал маленькую шапочку на совершенно лысый череп, я сама его как-то застукала в ней. Рита Евсеевна, когда они ругались, обзывала его «коммуняка в кипе». Его жена, больная базедом, на всех подряд набрасывалась, и встретиться с ней в коридоре из-за её худобы и выпученных глаз было страшновато. У них были две тихие девочки-погодки, которые настолько были затурканы матерью, что перемещались, как привидения, никогда не здороваясь, не поднимая глаз. Семейство занимало две смежные комнаты, а вечерами словно вымирало. Лилькина мама считала их верующими-семитами, помешанными на чистоте. И правда, их соседка постоянно стирала и вывешивала бельё в общем коридоре, приходилось протискиваться сквозь строй висящего на верёвках белья. От постоянно кипящей на плите выварки у них всегда было в квартире влажно. Только в субботу их не было ни слышно, ни видно, даже на кухне не появлялись. А в воскресенье опять водружалась на плиту выварка и начиналась на кухне ругань.

В выходной с вываркой на арене появлялась третья семья, занимающая маленькую комнатку. Тридцатилетний рабочий-строитель, его жена, работающая тоже на стройке, и их маленькая девочка, которая всю неделю была на шестидневке в яслях. И только в воскресенье оглашала всю квартиру своим присутствием. Все эти три семьи постоянно воевали между собой, то каждая в отдельности, то группируясь в блоки. Рита Евсеевна старалась быть в хороших отношениях с семьёй рабочих. За что последние платили им постоянным присутствием в их комнате, как в кинотеатре размещаясь на принесенных стульях перед телевизором на весь вечер. Причем они нисколько не смущались, когда Рита демонстративно стелила на диван постель, укладывалась спать. Они только благосклонно разрешали сделать звук потише. Единственно, что можно было сделать, чтобы отвязаться от их присутствия, это не включать телевизор или изнутри закрывать на ключ комнату.

Один раз в месяц рабочий срывался после получки; приняв но полной программе на грудь, лупил свою Галю. Тогда она хватала дочку и пряталась у Лильки в комнате. Соседи Паки тоже словно вымирали в такой вечер, даже свет не включали. Дядя Вова часа два покуралесит, сорвёт с верёвок вечно сохнущее бельё Паков, что-нибудь разобьёт и успокоится. Заснёт, как младенец, тогда тётя Галя с ребёнком возвращалась к своему законному, пытаясь объяснить, что у других ведь куда хуже мужья. И действительно, на следующий день дядя Вова всё драил, чинил, всем предлагал свои услуги, помощь по дому. Рита Евсеевна считала, что это у него скапливается стресс из-за тяжелой работы, маленькой зарплаты и таких условий жизни.

И нужно же было так случиться в самый разгар нашего веселья, мы в нарядных костюмах, в комнату вваливается весь в грязи пьяный вусмерть сосед. Что уж ему с пьяну померещилось, сложно сказать. Он прямиком направился к Лильке, схватил ее в объятия. Я даже не поняла, как Рита Евсеевна или прыгнула, или полетела прямо, как тигрица, вцепилась в Вову и стала его дубасить и буквально рвать ногтями его лицо. На дикий крик прибежала тётя Галя, даже соседи Паки выглянули из-за двери, все вчетвером.

Тётя Галя еле отбила своего муженька от Лилькиной матери. Орала всякие ругательства на Риту и Лильку, даже мне досталось. Бедную Риту Евсеевну колотил озноб, глаза сверкали, она ругалась, обзывая их «быдло», я поняла одно-единственное слово, остальные она выкрикивала не по-русски. Лилька плача, пытаясь успокоить мать, даже не заикалась, а только странно нервно у неё что-то булькало внутри. Я никогда не могла представить себе, что такая нежная, тонкая женщина может в один миг превратиться в разъярённое животное, защищающее своё дитя. Я молча переоделась и побежала домой. На этом дружба в коммуналке временно закончилась и началась вражда. Дядю Вову не было ни видно и ни слышно, но на сцену вышла, казалось, такая забитая тихоня его жена Галя. Весь её высохший организм был наполнен ненавистью, завистью и злобой. Я даже в дверь боялась стучать, а хлопала ладошкой по стене Лилькиной комнаты, поднимаясь по лестнице.

Идти в школу на карнавал в таких экзотических нарядах, еще больше привлекать к себе внимание я боялась, но очень хотелось. Рита Евсеевна настояла на своём, причесала нас, воткнула в причёски длинные шпильки с бусинками на концах. Выглядели мы потрясающе, особенно подведенные раскосые глаза. Лилькина мама накинула на себя колонковую шубу, которую называла манто, и повела нас в школу. У входа караулила всех Серафима энд компани. Растянула в улыбочке свой ротик, объявив, что это не утренник и родителям здесь быть не положено. Но Рита Евсеевна поздравила всех с наступающим Новым годом, персонально объявив Серафиме, что придёт за детьми в конце карнавала, чтобы та не волновалась. Карнавал прошёл на высшем уровне, о нашей мучительнице мы напрочь забыли.

Наши костюмы привлекали всеобщее внимание. Нас приглашали танцевать только десятиклассники. Но подлянку Серафима всё же нам подстроила. Первое место за карнавальный костюм получил десятиклассник в костюме Чарли Чаплина, второе присудили девочке в костюме снежинки, и за третье место приз получила я. Мы стояли с Лилькой рядом и одновременно повернулись друг к другу лицом. У подружки на глаза навернулись слезы, это было явно нечестно. Во-первых, её костюм был более качественный по шитью, ручной работы. Во-вторых, она больше была похожа на китаянку: чёрные смоляные волосы, уложенные в букли, подчёркивались яркими заколками. И самое главное, глаза, подчёркнуто удлинённые чёрные стрелки на веках, делали их раскосыми, как у восточных женщин. Я хотела взять Лильку за руку, но она отдёрнула её, развернулась и побежала к выходу. Я успела только мельком увидеть довольное лицо Серафимы. Вот как она отомстила нам, решила поссорить, разбить нашу дружбу. Лилька плача бежала домой впереди, а мне ничего не оставалось делать, как следовать за ней. Рита Евсеевна только собиралась идти за нами в школу, как мы уже сами ввалились, обе в слезах и соплях.

— Ну, что на этот раз придумала эта антисемитка? — только поинтересовалась побледневшая Рита Евсеевна. Мы, перебивая друг дружку, рассказали всё, как было.