Ольга Приходченко - Одесситки

Все перемены мы носились по лестницам, передавая записочки с глупым содержанием. Так быстро пролетела последняя четверть и этот утренник, после которого он первый раз в жизни пошел меня провожать. Он читал мне стихи, я ему. Потом мы стали встречаться. Я брала велосипед и ехала по направлению к школе, где уже выписывал круги Витя Ксензовский. Один раз мы так увлеклись обгонами друг друга, что чуть не попали под машину. Дядька шофёр успел затормозить, выскочил из машины и бросился нас догонять. Он бы нас прибил, если бы догнал, мы еле унесли ноги. Чтобы отвязаться от него, мы въехали на территорию городского сада со стороны улицы Советской Армии. Возле фонтана обмыли побитые грязные руки и ноги. Витька побежал к себе домой за зелёнкой, он жил как раз напротив городского сада, в красивом доме на четвёртом этаже, и у них был балкон. Все дети с их улицы гуляют в городском саду, так как у них просто нет дворов. Их парадная выходила прямо на улицу Советской Армии.

Как только Витька вернулся, сразу появились его друзья. Он меня с ними познакомил, намазались мы зелёнкой, стали в образах рассказывать подошедшим ребятам, как чуть не угодили под машину, как за нами гнался водитель. В общем, мы были в центре внимания. Среди ребят была девочка, которая выделялась на фоне остальных. Эта девочка была моей тёзкой и выше всех ростом, даже мальчишек. Вот кто сутулился по-настоящему, так это она. Мне даже приходилось вытягиваться, чтобы разговаривать с ней. Жила она с родителями в гостинице Пассаж. Дело в том, что их семья, семья военнослужащих, приехала из-за границы и их временно, до получения квартиры, расселили в гостинице. Я первый раз попала в Пассаж, боялась пройти в крутящуюся по кругу дверь из стекла, дерева и надраенной до блеска меди. Я никогда раньше не видела таких усатых швейцаров. Не швейцары, а просто генералы. Холл гостиницы был таким величественным и красивым, как наш оперный театр. Мы поднялись по мраморной лестнице, прошли по коридору второго этажа, куда с двух сторон выходили двери номеров, в один из которых мы вошли. Войти в принципе некуда было. Можно было только стоять у входа, а потом перелазить через кровати, на которых и под которыми стояли коробки, баулы, мешки. К стенам были приколочены деревянные полки, полностью уставленные всякой утварью. Чего там только не было — и продукты, и кастрюли со сковородками, и чайник, и тарелки, и шляпы, и опять какие-то узлы, как сказала бы моя бабушка — «сплошной бедлам». На фоне всего этого выделялось одно пятно, которое я сразу и не заметила — это мама моей новой подружки. Она сидела у окна перед зеркалом и наводила марафет.

Оба окна их гостиничного номера выходили вовнутрь Пассажа, в галерею под стеклянной крышей и смотрели в упор на окна номеров напротив. Всё, что там делается, видно было, как на ладони. Олина мама была женщиной очень высокого роста, теперь понятно, в кого дочка получилась, папаша был вровень с мамашей. Они оба выглядели, как пришельцы из другого мира. Её мама ловко перебежала по кроватям, сбросила халатик. Натянула на себя чёрное бархатное платье, как чулок, как шкуру змеиную, опустила ноги, прямым попаданием в туфли. При таком росте ещё такие высокие каблуки и такой гигантский размер туфель, даже больше, чем у моей новой подружки.

— Как зовут тебя, милая крошка? Ты в каком номере живёшь?

Вместо меня отвечала Олька:

— Она живёт на Пастера, в 105-й школе учится.

— А вы когда квартиру получили? Где вы служили?

— Мам, она одесситка, они нигде не служили.

— Да? Молодцы, хорошо устроились. А здесь, видишь, как мы живём? Не жизнь, а сплошные муки. Конца и края не видно, одними обещаниями кормят. Я была права, нечего было соглашаться в эту дыру ехать. Всё твой папочка-придурок — к морю, к морю. Детям хорошо у моря жить и нам на старости. А я не хочу здесь в этой глуши загибаться. Нормальные люди все в Москву перевелись, в крайнем случае, Ленинград, а здесь... Ладно, на кухне яйца, свари или пожарь, я пошла, а то он там сейчас нажрётся, как всегда. — И унеслась, как ангел, прихватив маленькую блестящую сумочку, набросив на шею громадную чернобурку с зелёными глазками, надевая на ходу гигантские перчатки до локтей, обдав нас запахом вкусных духов, прямо пьянящих на ходу. Какая молодая и красивая у моей подружки мама.

Потом мы сходили в туалет — ничего особенного, в общем коридоре отдельно мужской, отдельно женский. Общая кухня, на которой готовили жёны военных в шёлковых халатах с папильотками на головах. Мы сварили яйца всмятку, вернулись в комнату, где, стоя, с хлебом съели их и запили заваркой прямо из носика маленького китайского фарфорового чайничка. В этой душной прокуренной комнате с двумя окнами вовнутрь Пассажа жила их семья из четырёх человек. У Оли был ещё старший брат, высоченный молодой человек, но с ними он не ночевал, приходил только переодеться и уходил к какой-то не очень молодой персоне — «пожёванной мадам», так Олина мама называла эту женщину.

Наблюдать из их окна было очень интересно. Большие магазины напротив просматривались полностью. Людской муравейник кишел до самого закрытия. Потом уборщицы принимались за уборку, и только пыль поднималась вверх, тогда подружка сразу закрывала окна и в комнате воцарялась тишина с духотой.

Лето начиналось так прекрасно, мы с Витькой ежедневно катались на велосипедах. В городском саду оккупировали скамейку, вокруг которой лежали наши велосипеды. Собирали мелочь вскладчину, покупали пирожки с бутером или батон, запивали водой из фонтанчика, ходили в кинотеатр Уточкина, рассказывали анекдоты, много смеялись. Я чувствовала себя немного неловко в своём детском сарафанчике, к тому же я была по возрасту самая маленькая, семиклассница. Витька перешел уже в девятый, и он стал злиться на меня, что я больше времени провожу с новой подружкой Олей.

Деда положили в очередной раз в больницу, бабушка каждый вечер к нему ездила. Мама поздно приходила, я была предоставлена сама себе. Главное было раньше мамы прийти домой. И всё в ажуре. В начале июля бабушка тоже себя плохо почувствовала, её рвало, и кончилось всё тем, что её прооперировали в хирургическом отделении Херсонской больницы. Уход за бабушкой лёг на мои плечи, и наши прогулки с Витькой Ксензовским прекратились. Я несколько раз прилетала на своей «лайбе» в городской сад, но его там не было. Он с родителями уехал куда-то отдыхать. Все куда-то поразъехались, кто на дачу, кто в пионерский лагерь. Да и у меня не было времени и желания веселиться.

Ночью я услышала, что мама стонет, я сбегала на кухню, на ведро. Но когда включила свет, увидела, что под мамой лужа крови и моя рубашка тоже запачкана. Я стала маму тормошить, а она только тихонько прошептала: