Александр Западов - Подвиг Антиоха Кантемира

— Поезжай с богом, князь. К сожалению, ты всему выучишься значительно быстрее, чем надобно. Вот тогда за тебя снова придется тревожиться. А пока… Пока ты будешь в безопасности. — Понизив голос до шепота, хотя и без того они говорили совсем тихо, Черкасский сказал: — Люблю я тебя, Антиох Дмитриевич, вероятно, потому, что сил не имею на тебя быть похожим. Век при дворе, а вот, поди, все тянет человеческое лицо увидеть и человеческий голос услышать. Хочется знать, что кто-то умеет жить иначе, вернее — смеет жить иначе. Варю я постараюсь поберечь для тебя, но не обещаю. Ежели бы сапожником был или пекарем, мог бы обещать и сдержать слово. А я князь, кабинет-министр, себе не принадлежу, а уж кому дочь будет принадлежать, того тем более не ведаю.

Антиох ничего не ответил. Да и зачем было отвечать на это странное необещание того, что ему, быть может, и не нужно вовсе?

Черкасский потрепал Кантемира по плечу:

— С богом, Антиох Дмитриевич, с богом! А о музе своей подумай! Такая ли муза тебе нужна? — сказал он уходя.

У Кантемира не было сил встать. Он думал сразу обо всем, и ни одного решения не приходило ему и голову. Варя — невеста, которую, если представится завидная партия, выдадут замуж? Варя, которая даже не догадывается, что она его невеста? Он жених, который не делал предложении? Отчего князь Алексей Михайлович посмел с ним так говорить? Антиох почувствовал себя оскорбленным, хотя и не сомневался, что Черкасский самого высокого мнения о нем как о человеке, да и как о поэте; что он мечтает видеть Антиоха членом своей семьи, уважает его. "Проклятая бедность, несчастные деньги! Презирай их сколько угодно, но, когда их у тебя нет, всей над тобою начальники, — сказал себе Кантемир. — Как трудно сохранить свое человеческое достоинство при отсутствии средств! И все-таки необходимо его сохранить. Муза моя останется верна себе. Я не покривлю душою в том, что зависит только от меня. В остальном я не волен. Страсть унижать достойного потому, что он небогат и смеет жить жизнью добродетельной, которая богачу недоступна, есть страсть низкая. Потомки за нее покарают, равно как воздадут должное добродетели, потерпевшей от несправедливости сильных. О, я должен ответить всем, кто недоволен мною и пытается учить меня жить. Так и назову свою следующую сатиру — "К музе моей".

Кантемир пришел в состояние, которое он особенно любил, — состояние, похожее на предчувствие Творческой удачи, свершения чего-то необычайно важного и значительного, запечатления, увековечении сокровенного, неповторимого.

И последнее время, когда муза стала посещать его особенно часто, он завел небольшую тетрадь, которую постоянно носил с собой". Ему казалось, что вовремя не записанная мысль потерянный клад. Серебряной палочкой он наскоро записал то, что думал и высказывал частично Черкасскому, и, главное, то, что не решался ему высказать в открытой беседе. Что складывалось в рифмы, писал сразу:

"Далее написать о недовольных, — сказал себе Кантемир, — о тех, кого я высмеял в предыдущих сатирах. А вот это — важно, это нужно сразу записать, чтобы понимали, что не любовью к насмешкам продиктованы мои стихи, а любовью к добродетели:

Иной род творчества не по мне. Варя просила другие стихи сочинить — о любви, о любовных страданиях и радостях. Это было бы прекрасно, но у меня иное призвание".

"Рифмы не могу прибрать, как хвалить желаю, — записал Кантемир. — Можно было бы жить безбедно, похваляя то, что достойно хулы". Но он не мог хвалить недостойное и писать о любовных радостях и страданиях, которых не испытывал.

— Антиох Дмитриевич, неужто вы на нас сатиру пишете? — раздался рядом с ним голос Вари.

Антиох сложил тетрадь и спокойно взглянул на Варю. Она была очень хороша, и лицо ее выражало уверенность в том, что она хороша и от нее зависит осчастливить любого своим вниманием.

— Да нет, кое-какие заметки на будущее, Варвара Алексеевна.

— Скажите же мне, неужто в жизни все осмеяния достойно?

— Совсем нет, но многое.

— Так напишите же о том, что хорошо, примером может служить и подражания достойно. Мне просто кажется, что вы не способны восхищаться.

Антиох улыбнулся открыто и мягко:

— Вами я всегда восхищаюсь, Варвара Алексеевна!

Лицо Вари выразило удовлетворение. Когда с нею так разговаривали, непонятного в жизни не оставалось и жить было весело.

— В таком случае я просто приказываю вам написать о тех, кем вы восхищаетесь. Слышите?

— Непременно, Варвара Алексеевна!

— И даете мне слово?

— Извольте.

Варя радостно захлопала в ладоши.

Антиоху жест показался неестественным, но он постарался не обращать на это внимания. Юная Варя стояла перед ним. Прекрасная. Красота — это совершенство. Или иллюзия совершенства? Нет доводов против красоты. Антиох поклонился Варе:

— Позвольте пригласить вас на кадриль.

Антиох не обманул Варю, когда обещал написать о том, кем он восхищается. Никто не знал о начатой им еще ранее третьей сатиры поэме о Петре Великом. Кантемир мечтал создать героическую поэму, подобную "Илиаде", "Одиссее" или "Энеиде". Он понимал всю трудность задачи и не смел себя сравнивать с Гомером или Вергилием. Поэтому трудился втайне ото всех, не в силах преодолеть желание прославить замечательного деятеля русской истории, которая была свежа даже в его молодой памяти. Было и другое намерение, продиктованное главным свойством его таланта, — учить добродетели. Ему хотелось наставить на путь истинный нынешних правителей России, столь часто сменяющихся. Еще летом прошлого года он закончил первую книгу, названную "Петридою". Казалось бы, тема требовала пышных восхвалений, и Кантемиру при этом не нужно было кривить душой: Петр был для него идеалом государя. Но невесело было Кантемиру. Науки, которыми он с такою страстностью занимался, оказались ненужными новым повелителям страны. Да и многое другое, что было предпринято покойным государем, предавалось забвению. Сам он пребывал в небрежении, о чем писал Феофану Прокоповичу. Так и получилось, что он оставил "Петриду" незаконченной.

Теперь же, раз обещал Варе, надо писать. Кантемир долго отыскивал среди своих бумаг запрятанную поэму.