Джирджи Зейдан - Аль-Амин и аль-Мамун

— А аль-Мамун?.. Что вы с ним сделали?

— Ничего худого, мой повелитель. Он останется наместником Хорасана, как и значилось в прежнем завещании ар-Рашида, до того, как аль-Мамун стал наследником престола.

Визирь еще не кончил говорить, а на лице аль-Амина уже отразилось глубочайшее изумление. Он посмотрел на богослова — тот продолжал сидеть, сохраняя полнейшее спокойствие, склонив голову, и, казалось, не ведал ни страха, ни сомнения.

— Разрази тебя гром! — воскликнул пораженный аль-Амин. — Откуда узнаёшь ты то, что неведомо другим?

— В том нет моей заслуги, о повелитель, — ответил Садун, подняв на государя ясный взор. — Этой наукой владеют многие астрологи, но мало кто разумно ею пользуется.

— Мне нравится, что ты правдив и скромен. Отныне мы назначаем тебя главным нашим астрологом!

Садун поспешно вскочил, согнулся перед халифом в низком поклоне и пожелал ему благоденствовать долгие годы.

— Поистине, я не достоин такой милости, — пробормотал он.

— Нет, ты снискал ее. И мы воздадим тебе по заслугам! — Аль-Амин хлопнул в ладоши, и тотчас же в дверях появился церемониймейстер. — Скажи дворецкому, чтобы приготовил богослову покои, он будет жить у нас постоянно. И пусть положат ему жалованье, как главному астрологу нашего двора.

Жестом он пригласил прорицателя сесть. Отвесив второй поклон и вновь пожелав здравия повелителю, Садун уселся.

— У эмира верующих покои многочисленны и просторны, — заговорил он, — и где бы он ни поселил меня, всюду буду я окружен заботой, купаясь в лучах его щедрости. Но я хочу просить повелителя дозволить его слуге жить, где тому заблагорассудится, поскольку время от времени мне необходимо уединяться в моем прежнем доме для занятий магией и изучения астрологических манускриптов. Но я буду являться к эмиру верующих по первому его зову. И если только дозволено будет отклонить столь щедрый дар, я молил бы моего повелителя сделать меня его покорным рабом без назначения жалованья или наград. Ведь каждый, кто занимается моей наукой, должен отдаться ей всецело, отвратиться от радостей мирской жизни и отринуть все ее соблазны. Да простит меня мой повелитель за дерзкие слова, — я знаю, что не должно отвергать дары эмира верующих, но…

Такое бескорыстие поразило аль-Амина: ни с чем подобным ему не приходилось до сих пор сталкиваться. Обычно многие «мудрецы» такого рода осаждали двор правителя, влекомые единственно жаждой наживы. Не скрывая своего удивления, халиф обратил взгляд к Ибн Махану, прося у того совета.

— Видно, уж таков наш богослов Садун, — развел руками начальник тайной службы. — Однако будет так, как прикажет эмир верующих.

— Гм… вдруг он нам понадобится, а его нет?.. — в голосе аль-Амина зазвучало сомнение.

— Я согласен поселиться во дворце эмира верующих, — Садун сделал вид, что уступает, — если мне будет дозволено беспрепятственно отлучаться в мой прежний дом, разумеется, по мере надобности. Да не случится так, что потребуется мое присутствие, а меня не окажется на месте!

— Хорошо, ты волен поступать так, как тебе заблагорассудится, — согласился аль-Амин.

Визирь, не участвовавший в разговоре, тем временем внимательно изучал прорицателя. Он, как и все, был удивлен услышанным, но теперь в нем зрели смутные подозрения.

Что касается аль-Амина, то он горел желанием услышать от аль-Фадля подробности о событиях в Тусе. Молодой халиф бросил жезл на трон, рядом с собою, и весь подался вперед от нетерпения. Присутствующие поняли его жест и поднялись с мест. Аль-Амин подал знак визирю остаться, прочие же удалились.

Выйдя из дворцовых покоев, мнимый богослов поспешил отыскать своего мула и, вскочив на него, помчался к дворцу аль-Мамуна.

Мы покинули обитателей дворца аль-Мамуна вместе с Сельманом, когда он два дня тому назад ушел от них, якобы на поиски хозяина, пообещав вскоре вернуться либо с самим Бехзадом, либо с добрыми вестями о нем.

В тот день Сельману, как читатель понял из предыдущей главы, не удалось выполнить своего обещания.

Ночью во дворце никто не спал, а с наступлением утра все с нетерпением стали ожидать возвращения лекаря или хотя бы его слуги. Когда же день подошел к концу, а ни тот, ни другой не появился, беспокойство достигло крайних пределов.

Особую тревогу внушало состояние Зейнаб, у которой с утра начался сильный жар. Она наотрез отказывалась от пищи. Ее мучили боли в животе, кружилась голова. Девушку сотрясал сильный озноб. Дананир, вконец расстроенная, начала серьезно опасаться за жизнь дочери эмира. Несколько раз она спрашивала у Зейнаб позволения пригласить кого-нибудь из дворцовых лекарей — многие из них были весьма опытны и искусны, но Зейнаб твердила, что она желает видеть одного Бехзада.

Послали слуг, чтобы они наблюдали за дорогами и за рекой, не покажется ли лекарь. Тревога истерзала всех, в особенности же Маймуну, которой приходилось тяжелее других, потому что она, опасаясь людского осуждения, всеми силами старалась не показать снедавшей ее тоски. Однако теперь, когда заболела Зейнаб, Маймуне стало легче: свое поведение она могла объяснить тревогой о здоровье дочери аль-Мамуна.

Она часами не отходила от окна, глядя на дорогу или на реку, в надежде увидеть своего любимого верхом на лошади или плывущего к ним в лодке. Но он по-прежнему не возвращался. Наконец, устав ждать, она бледная, с горящими глазами ушла к себе в комнату и, бросившись на ложе, в сотый раз задала себе вопрос, почему Бехзада до сих пор нет во дворце. Потом мысли ее вернулись к тому, что произошло между ними при расставании, и это лишь подстегнуло ее желание как можно скорей увидеть Бехзада, чтобы выяснить все до конца.

Солнце садилось, в комнате становилось сумрачно, и девушка, не в силах более там находиться, вышла на галерею. Пока она шла, ей казалось, что вот-вот она услышит весть о его возвращении; или вдруг в глубине галереи раздастся знакомый голос. Человеку свойственно верить и надеяться, даже если он знает, что желание его невыполнимо; так и Маймуне сейчас казалось, что Бехзад непременно появится, ведь обещал же он!

Она миновала галерею, приблизилась к дворцовым воротам, ведущим к пристани, и стала смотреть на лодки, скользящие вверх и вниз по Тигру, а вдруг в одной из них окажется Бехзад! Не раз ей казалось, что она видит его, но увы! — то был не он.

Девушка присела на скамью в конце галереи, подле окна, выходившего на реку, и стала загадывать про себя, приедет Бехзад или нет. При этом она то впадала в отчаяние, то вновь вдохновлялась надеждой. Вот птицы парят в небе, в меркнущем свете заката. Если та птица сядет сейчас на дерево, то Бехзад, возможно, все-таки приедет сегодня… нет, пусть та, другая, летит направо, это будет добрым знаком… ах, она летит налево! Плохо! Значит, не увидит она его…