Владислав Русанов - Обряд Ворлока

Он был молодым рыцарем из-под Майена, Роже Фитц-Роу, который вышел на первую в своей жизни битву. Теперь в голове майенца пульсировала лишь одна мысль: «Хоть бы не убили! Хоть бы не убили!» Он рубил и колол, не попадая по врагам. Кричал, не слыша собственного голоса. И когда вилы ополченца, легко пройдя сквозь кольца хауберка, вонзились в правый бок, чуть пониже ребер, Роже успел лишь произнести помертвевшими губами: «Господи, за что?» А потом упал под копыта скакуна, на котором сидел его двоюродный брат Ожье, и подкова, ударив в затылок, оборвала страдания рыцаря.

Он был кузнецом Хрольвом из деревушки Вишневый Рай, что под Сэндвичем, и умирал, сжимая широченными ладонями горло нормандца, с которого перед тем сорвал шлем. Хитрая бестия, южанин, успел вогнать силачу между ребер узкий клинок, пробив легкое и сердце. Но Хрольв умирал с улыбкой на потрескавшихся от кузнечного жара губах — ведь он, простой сакс, не умевший даже меча в руках держать, убил троих рыцарей из войска заморского герцога. О том, что двое убитых были оруженосцами, а последний сержантом, сакс так и не догадался.

Он был ратником из Пуату по имени Жакуй и истекал кровью во рву. Наконечник сулицы застрял у него в бедре. Поперек груди лежало тело сакса, от шубы которого невыносимо смердело прелью и псиной. Жакуй молил Господа даровать ему легкую смерть. Например, чтобы рыцарский конь ударил копытом в лоб. Быстро и надежно. Но несмотря на то, что забрызганные желтой глиной брюха скакунов то и дело проплывали над лицом ратника, заслоняя не по-осеннему синее небо, смерть не приходила.

Он был Эльфхером, йоркширским таном, отцом четверых сыновей. Самый младший из них, золотоволосый Веольстан, умирал у него на руках, пронзенный копьем нормандца, а трое остальных затерялись где-то в свалке, и об их судьбах отец не ведал.

Он был графом Робером де Бомоном и рубился, сжав скользкую от крови рукоять меча двумя руками, и епископом Эвдом из Байе, который выкрикивал слова молитвы, «благословляя» противников булавой:

Он был Эльфгельмом, кентским таном, обхватившим ногами круглые бока длинногривого коня. Сакс успешно теснил двоих нормандцев: рыцаря и сержанта. Убил под одним коня и расколол другому щит в мелкие щепки. А рядом с ним приземистый монах из Вальтхэма орудовал длинным посохом, окованным железными полосами. Тучный священнослужитель двигался с удивительной легкостью и грацией, подсекая ноги обступившим его спешенным нормандцам. И только крупные капли пота блестели на распаренном лбу и багровых щеках. Тустэном Лe-Бланом, вцепившимся обеими руками в древко знамени, которое нес следом за герцогом, и Алэном Ферганом, предводителем бретонцев, сражающихся на левом крыле. Гуртом и Леофвайном, братьями-ярлами, которые бились рядом, помогая друг другу и выкрикивая злые шутки и оскорбления в лицо врагам.

Он был сосредоточенным Гарольдом Годвинссоном, отдающим приказания танским дружинам и хускарлам. И был Вильгельмом, сыном Роберта Дьявола, шпорящим гнедого коня, покрытого пеной и потеками крови, в первых рядах рыцарей.

В его тело вонзались сотни лезвий и копейных наконечников.

Его топтали кони и дерущиеся воины.

Он задыхался от жары под кольчугой и поддоспешником. Он терял сознание от усталости и духоты.

Сердце Вратко колотилось, словно дикий зверь, угодивший в клетку. Парень звериным чутьем ощутил, что еще немного, и оно не выдержит, лопнет, разлетится кровавыми ошметками.

Он хотел закричать, но из горла вырвался только жалкий хрип. Попытался вырваться из коловращения смерти, боли и ярости, но не сумел.

Слепой ужас захватил Вратко, заполнил его душу, забираясь в самые укромные уголки.

Парень забился, как выброшенная на берег плотва. Затряс головой. Завыл, выгибаясь в судороге, раненым волком. Рванулся до хруста в суставах.

Острая боль скрутила подреберье. Перед глазами будто бы вспыхнуло яркое, полуденное солнце…

— Держите его! Держите, не отпускайте! — послышался встревоженный голос королевы Маб.

И тут же сильные ладони подхватили парня под локти. Встряхнули, приподнимая над землей. Вратко застонал и раскрыл глаза.

Подняв веки, Вратко тут же со стоном опустил их.

Яркое солнце резало, словно острый нож, втыкалось в глазницы раскаленным ножом.

— Керидвена! — отрывисто бросила королева. — Удержишь волшбу?

— Удержу… — сквозь зубы прошипела чародейка. И тут же закричала на брауни: — Дуйте, лодыри, дуйте!!!

Словен хотел что-нибудь сказать, но не мог. Он чувствовал, как ускользает сознание. И лишь издалека пробиваются слова ее величества:

— Ворлок! Ворлок из Хольмгарда, ты слышишь меня?

Он замычал, пошевелил головой. Или подумал, что пошевелил? Понял, что оседает навзничь. Ноги не слушались, будто были набиты тряпьем.

— Да держите же вы его! — взвизгнула королева.

Такой смеси растерянности и злости в ее голосе Вратко не слышал еще ни разу.

— Да держим… — глухо отвечал Гуннар. И едва слышно — не касалась бы викингова борода уха новгородца, он и не расслышал бы. — Все ей держать… Ты держи, ты держи…

— Пустите! Да пустите же меня! — А это уже Димитрий.

Откуда? Ах да! Херсонит прибежал к самому началу ритуала. В кромлех его, само собой, не допустили. Значит, грек слонялся вокруг… А теперь хочет помочь.

— Гоните этого оборванца! — рявкнула королева.

— Э-э-э… Погоди, твое величество! — Снова Гуннар.

— Чего тебе?

— Я знаю этого человека, — веско проговорил кормщик. — Он может помочь.

— Глупости!

— Я попусту никогда не болтаю, — голос хёрда был вкрадчивым, как урчание сытого медведя. — Он сможет.

— Ваше величество! — воскликнула Керидвена. — Я сейчас приму помощь и от Фир Волг!

— Ладно! — выдохнула Маб. — Пропустите его!

Последние слова, очевидно, были обращены к динни ши, цепью стоявшим вокруг кромлеха.

— Давай, ромей! Шустрее! — позвал Гуннар.

— Бегу уже! — задыхаясь, проговорил Димитрий.

«Хоть бы он догадался не молиться вслух, — отрешенно подумал Вратко. — К слуге Иисуса здесь не отнесутся с пониманием…»

Неожиданно сильные пальцы монаха обхватили голову новгородца, слегка сжали виски.

— Все будет хорошо, Вратко… — прошептал грек.

— Ты старайся, ромей, старайся, — вкрадчиво попросил Гуннар.

А Олаф пробурчал что-то невнятное.

— Терпи, парень, терпи, — едва слышно говорил Димитрий. — Хоть и богомерзкий ритуал затеяли, а все ж человек ты хороший. Не могу я допустить, чтобы с тобой злое сталось… А еще рассказать тебе хотел — я тут буквицы разбирал, разбирал, что в книге той прописаны… Есть там и про копье, и про чашу, и даже про зверя какого-то. Помнишь, ты мне сказывал?