Александр Казанцев - Любимая

Да, это была почти мальчишеская дерзость уговорить славного стратега пойти с ним в дом Аспасии. Периклу шел тогда уже пятый десяток, известен он был, кроме всего прочего, и добропорядочностью своей, которая многим афинянам казалась даже избыточной и они посмеивались не зло, что всегда он ходит в Афинах лишь по двум направлениям — на площадь, где происходили народные собрания, и в Совет пятисот [32] Совет Пятисот — важнейший государственный орган, рассматривавший все направляющиеся на обсуждение народного собрания предложения. . Славный стратег избегал шумных пиров и торжеств при большом стечении людей, лишь однажды пришел на свадьбу — к своему двоюродному брату Евриптолему — да и то ушел оттуда, едва до вина дошло.

В доме его подходили к возрасту зрелости двое сыновей, и супруга могла упрекнуть мужа лишь в чрезмерной отдаче государственным интересам. И вот ему-то Сократ предложил в один из вечеров «немного развеяться»!..

И случилось чудо: Перикл согласился.

Или столь уж велика была его симпатия к этому молодому, смышленому ваятелю? Или грусть одолела о том, что молодость и зрелость прошли, а счастлив по-настоящему, быть может, и не был? Или шепнуло что предчувствие, или?..

Тут и премудрая Афина ответ не даст!

Но почему же молчал гений или демон Сократа, почему не шепнул, что этот вечер в доме Аспасии пронзит его болью такой, с которой несравнима даже боль сиротства? В тот злополучный вечер стал Сократ невольным свидетелем зарождения любви столь дорогих для него людей.

«Зарождение» — слово-то какое медлительное, как медуза! А на самом деле было — будто вспышка…

Ножевой болью пронзило Сократа осознание, что лишний он тут, меж двумя потянувшимися друг к другу людьми…

Сказавшись больным, он покинул дом Аспасии. Брел в темноте, без лучины, за первым же углом снял сковывающие ноги сандалии, с ожесточением отшвырнул их во мрак. Но легче идти не стало: земля ходила под ногами, будто и впрямь лихорадочно менялся ее крен.

И тянуло остановиться, нет, даже повернуть назад — к той, чье имя: Любимая…

И не пойти — побежать, чтобы успеть вмешаться, чтобы остановить, чтобы вымолить…

«Поздно! поздно!..» — вызванивала терзающая его боль.

И он побежал, только не назад, а вперед, будто надеясь оставить за спиной эту дикую боль. Бежал, не разбирая дороги, долго бежал бы, да вдруг врезался всеми пальцами правой ноги в лежащий посреди улицы булыжник.

Скрежетнули вырываемые ногти, сухо хрустнули кости, полыхнула нестерпимая вспышка в глазах…

Сократ упал, застонав, но был даже благодарен боли удара, на мгновение заглушившей куда более страшную боль. А потом, когда боль утраты и безнадежности с новой силой вернулась к нему, он разрыдался, скрючившись на земле.

Долго рыдал, неутешно.

«И кто же это там хохочет так? — думал в своем доме мучимый бессонницей афинянин-аристократ. Кто это вздумал ночью смеяться, если и днем для смеха нет причин? Видать, кто-то из пьяных друзей Перикла… Поглядим, чей смех последним будет!..»

Несколько недель почти не выходил Сократ со двора своего, лишь за самым необходимым, хромая, наведывался иногда на рынок, но ни с кем, против обыкновения своего, не вступал в разговоры.

Мрачен был.

Никого не хотел видеть.

Не принимал никакие заказы.

Подручных своих разогнал.

Но в укромном углу его двора почти неумолчен был стук молотка. Пытаясь унять тоску и горечь, Сократ скалывал резцом своим крошки белого мрамора, все еще надеясь вызволить из камня ту, о которой и на мгновение забыть не мог.

Будто уподобился Сократ царю Кипра Пигмалиону, который, потеряв надежду обрести любовь, влюбился в творение своих рук так, что умолил Афродиту оживить для него статую Галатеи. Только еще безнадежней был труд Сократа: и не подумала бы помочь ему Афродита, разгневанная, что он изображает ее в образе смертной Аспасии…

А если и оставалась еще у него тайная надежда: «Вот увидит она статую эту и полюбит меня!..» — так безумной она была, не иначе…

Приходили посыльные от Перикла: когда, мол, появишься, долго ли ждать. Хмуро на ногу указывал — синюшную, опухшую.

Наконец пришел к нему Анаксагор. Старый философ застал Сократа за работой — не успел ваятель дерюжкой статую прикрыть. Ничего не сказал Анаксагор про изваяние, головой покачал только. Глаза темные, умные, все понимающие…

Пожалел старик молодого друга, но решил: все будет лучше, если ему об этом скажу я, а не кто-то…

От Анаксагора и узнал Сократ, что Перикл разводится со своей супругой, отдает ее в жены другому, а в свой дом перевозит Аспасию…

Этой ночью крушил Сократ молотом так и не завершенную статую. Летели искры, мраморная крошка секла его лицо до крови, соль слез разъедала раны. И звездное небо словно тоже иссечено было мраморной крошкой…

Он молотил с таким же остервенением, как бил по наковальне хромой Гефест, заставший свою супругу в объятиях Ареса…

Впервые захотел Сократ умереть. Отвернулся к стене на ложе своем, чтобы рассвета не видеть. День так лежал, два, но жизнь не хотела покидать его кряжистое молодое тело…

А когда опять появился на рынке, хромой и осунувшийся, дошли до его слуха пересуды:

— Не иначе как околдовала эта Аспасия Перикла…

— А гетеры, они и колдовству обучены, клянусь Зевсом!

— Так она, точно, гетера?

— Верней не бывает! Гетерой ее еще Милет до сих пор помнит, и в Мегаре, говорят, многие любви ее забыть не могут…

Так она, выходит, метечка? [33] Метек, метойк — букв. «переселенец», эллин, рожденный в другом городе, или вольноотпущенник; негражданин ( прим. верстальщика ).

— В том и дело! Сам посуди, разве можно такую в жены брать?!

— И по закону нельзя!.. Афинские законы, они и для Перикла писаны!..

— Оплела эта змея нашего стратега!

— Околдовала, блудница!

Последнее восклицание принадлежало жирному, увязшему в трех подбородках торговцу сыром. За него он и поплатился: со свистом опустилась на его крутой загривок суковатая палка Сократа…

Тогда-то на афинском рынке он и был назван впервые безумным…

Потом несколько по-иному стали судачить горожане о Перикле и Аспасии — злости поубавилось, а вот насмешка осталась:

— Сам видел: Перикл каждое утро целует у всех на виду свою новую жену, уходя в Совет. Возвращается — опять целует.

— Да ну!..

— Палладой клянусь!

— Муж он, конечно, великий, но — конченый!..

— А еще, говорят, когда у Перикла симпосий, Аспасия не в гинекее [34] Гинекей — женская часть дома ( прим. верстальщика ). отсиживается, а с мужами пирует!

— Больше того! Я слыхал, она и без мужа гостей принимает, забавляет беседой, вином поит…

— Ясное дело! Кошкой не станет пантера, женою не станет гетера…