Александр Казанцев - Любимая

В предпоследний день друзья к Сократу пришли гораздо меньшим числом — всего трое: Критон, его ровесник, друг детства, юности и всей жизни; Платон, сын богача, самый пытливый и способный из слушателей философа, не решивший однако: посвятить себя целиком поэзии или же философии; Аполлодор, самый молодой из учеников Сократа, самый восторженный, встречающий каждое слово его, будто прорицание дельфийского оракула.

Узник заподозрил сразу: это появление друзей чем-то отлично от их других приходов, вон и тюремщик Никанор с каким-то особым почтением и торжественностью даже ввел их в темницу, а они сами, друзья, дорогие, поначалу вели себя как-то скованно.

Исподлобья, по обычаю своему, разглядев их, Сократ растянул в радушной улыбке толстые губы.

— Клянусь псом, друзья мои, сегодня вас будто подменили! Уж не таите ли вы чего от меня?.. Мне демон мой шепчет: жди подвоха!..

И сказал тогда седовласый статный Критон:

— Невозможно что-либо таить от тебя… Да и бессмысленно. Ведь тайна наша — для всех, но не для Сократа.

И поведал старый друг Критон, что все готово для побега смертника из темницы: стража подкуплена, наняты в помощь люди. Платон готов покинуть Афины вместе с учителем и поселиться в далекой Фессалии, там возродиться должна «Мыслильня Сократа»… Но бежать надо немедленно ближайшей ночью, другой ночи у него просто не будет…

Ах, как сильно завысил Критон проницательность Сократа: такого предложения от друзей узник и не ожидал!

При мысли о том, что завтра он может стать свободным, что сняты будут с ног растершие щиколотки оковы, что снова он будет в буром гиматии своем ходить по рынкам и другим людным местам, вступать в беседы и споры с горожанами. выискивать ускользающие, как арбузные семечки, зерна истины, зажигать в молодых умах тягу к познанию… — при мысли обо всем этом гулко заколотилось сердце старого философа, как тогда, в юности, когда входил он в дом Перикла. И в дом Аспасии.

Друзья в ожидании ответа уставились на него. Он переводил взгляд с одного на другого, на третьего.

«Ты настоящий друг, Критон, — думал Сократ, богатства не развратили тебя, ты по-прежнему благороден и пытаешься мне помочь, как всегда: то ввел меня когда-то в библиотеку отца, то познакомил с Аспасией, то предложил за меня выкуп афинскому суду, а теперь вот подготовил побег… Ты терпел все мои насмешки и причуды, серьезно выслушивал всякий мой вздор, а я не успел тебе отплатить добром… И ты, Платон, любимец мой, готов ради меня покинуть богатый дом в Афинах, не боишься вовсе проклятья и презрения афинян. Стою ли я жертвы этой?.. А ты, Аполлодор, совсем почти мальчишка, едва подернуты пушком румяные щеки твои, неужто и ты не боишься загубить ради меня свою молодую жизнь?.. Ага, уставились на меня ждете моего ответа… Клянусь псом, я рад бы принять все ваши предложения и даже расцеловать вас за них!.. Но я должен слушаться советника своего, а он мне говорит: нет!..»

Первым не вынес молчания порывистый Аполлодор:

— Ты согласен бежать этой ночью, Сократ?

Нежный мальчик первым понял, что ответ смертника может быть отрицательным, не понял даже почувствовал, потому в его вопросе прозвучал затаенный страх.

Сократ свесил с топчана ноги, звякнувшие оковами.

— Рассудите сами, друзья мои: если б стал Сократ беглецом, остался бы он Сократом? Ведь не из темницы бежал бы я, а от самого себя. И дети мои стали бы сыновьями беглеца, изменника Афин…

— Но ведь эти же Афины неправедно осудили тебя на смерть! — горячо воскликнул Критон, отбрасывая пятерней назад свои длинные седые волосы.

— Приговор мне вынесли не Афины, а суд присяжных, — не заводясь, продолжал спокойно Сократ. Насколько несправедливы действующие законы, настолько же несправедлив и этот приговор. Но лишь исполнение его, лишь смерть моя, могут явить афинянам осознание несправедливости этих законов…

— И ты готов стать жертвенным бараном ради прозрения афинян?! — срывающимся от волнения голосом спросил дородный не по годам Платон. Пусть другие, а не ты, играют эту роль!

— А я чем не баран, — ответил со смешком Сократ, шутливо приставив к шишковатому лбу «рога» из кулаков.

«Точно — баран! — подумал Критон. — Упрется рогами — с места не сдвинешь!» А вслух произнес:

— Не огорчай нас, Сократ, ведь мы любим тебя.

Усмешка медленно, как виноградная улитка, сползла с толстых губ Сократа.

— Клянусь Зевсом, и я вас люблю! Потому и не могу подвергать всех вас опасности, ведь сикофанты [28] Сикофант — доносчик. расползлись, как тараканы, по всему городу, вынюхивают, доносят. Если я не убегу — одна будет жертва, если убегу — много… Я люблю вас, неслухи мои, и хочу, чтоб ваша любовь ко мне не омрачалась ничем. Я люблю родные Афины, ужасно люблю потолкаться в людных местах, посудачить с торговцами, ремесленниками, школярами, потому и хочу, чтоб родной город обо мне вспоминал светло… Сократ может иногда быть непочтительным, неопрятным, может порой нести чушь, но любовь не способен предать!..

Хрупкий Аполлодор со слезами бросился к нему, упав на колени, обнял его свешенные с топчана ноги в оковах, заголосил почти по-женски:

— Не оставляй нас, Сократ! Умоляю тебя, не оставляй!

Узник сморщил вздернутый крупный нос — ему и самому трудно было удержаться от слез, но сказал, потрепав густые волосы Аполлодора:

— Я и так всегда буду с вами, вот увидите!.. И не смей, малыш, состригать завтра свои волосы — я не хочу, чтобы ты из-за меня походил на раба, [29] Свободные граждане носили волосы до плеч, стригли их в приношение богам ( прим. верстальщика ). — потом достал из-под подушки припрятанный авлос, простонародную флейту. — А давайте-ка я всех вас развеселю!

Приложив авлос к губам, он поднялся, отстранил Аполлодора, выдул какую-то веселенькую захлебывающуюся мелодию и неуклюже пустился в пляс, гремя оковами по каменному полу.

Когда-то, говорят, Афродита отбросила авлос из-за того, что при игре на нем уродливо раздуваются щеки. Но то Афродита, а Сократ сроду красавцем не был — авлос как раз для него! И раздувал он щеки, извлекая мелодию, так, что становился и впрямь похож на безобразного сатира Марсия или на Силена. Зато мелодия при всей захлебывающейся дерганности была дивно хороша!

— Не устаю тебе удивляться, Сократ! — воскликнул статный Платон. — То ты под старость лет начинаешь учиться играть на кифаре, то в последние дни выучиваешься игре на флейте…

Прервав пляску и отняв авлос от губ, Сократ ответил:

— Учиться никогда не поздно, Платон! Жажда познания не должна иссякать до последнего мгновения…

— А как твои поэтические опыты, учитель? спросил, утирая слезы, Аполлодор.

— Сколько раз тебя просил не называть меня учителем! — возмутился Сократ. — Я тебе друг, и, быть может, ты меня научил большему, чем я… А поэтическое баловство я оставляю Платону. Ну, брался я переложить на стихи басни Эзопа ничего не вышло! И зачем, скажите, басни мне сочинять? Вся моя жизнь — огромная басня!..