Игнатий Ростовцев - На краю света. Подписаренок

И вот когда я представил себя на месте Павла Михайловича в роли судебного писаря, то сразу почувствовал, что хотя с делопроизводством волостного суда я с грехом пополам и справлюсь, но по части ведения судебных заседаний и моментального писания сложных и гладких решений волостного суда я, пожалуй, соответствовать не смогу. Ивану Иннокентиевичу об этом я ничего, конечно, не сказал, но по моему растерянному виду он сам все понял, рассмеялся и сказал:

— Да ты не пугайся. Мудреного тут ничего нет. Волостной суд вершит свои дела, основываясь на народных юридических понятиях и местных обычаях, решает их по совести, на основании имеющихся доказательств. Так что судебному писарю нет никакой необходимости изучать наше уголовное и гражданское законодательство. Вообще-то говоря, тебе неплохо было бы, принимаясь за это дело, ознакомиться с соответствующими статьями общего положения о крестьянах, участвующих в волостном самоуправлении. Но, во-первых, ты ничего в этом положении не поймешь. А во-вторых, у нас и нет его. Управляем волостью на основании этого положения, а сами его на руках не имеем. И дальше будем обходиться, видимо, без него. На всякий случай, ты все-таки запомни, что дела о краже, о мошенничестве и иски за потраву или за что другое не должны превышать тридцати рублей. Если больше тридцати рублей — жалобы не принимай и просителей сразу направляй к мировому судье. Пусть едут в Новоселову. Дела о краже мелкого рогатого скота нам почему-то неподсудны. Драки с нанесением ран тоже не подлежат разбирательству волостного суда. Вот и вся премудрость, которую тебе надо знать на первое время. Конечно, поначалу тебе будет трудновато, но помаленьку поднатореешь. Так что садись, брат, завтра за стол Павла Михайловича и начинай работать. В случае затруднений обращайся к Ивану Фомичу или к Ивану Осиповичу. Они тебе всегда помогут. Ну, оставайся. Мне надо идти.

Тут Иван Иннокентиевич надел шляпу, взял в руки свою толстую трость с золотым набалдашником, вышел в общую канцелярию и сказал:

— До завтра, господа!

Потом рассмеялся и произнес:

— Ни бом-ти-ли-ли! Ни за веревочку! Там меня ждут-пождут, а я тут анекдоты рассказываю…

И отправился домой.

Полный тревог и сомнений пришел я в тот день к себе на квартиру. Дяде Якову и тетке Татьяне я не сказал об этом ни слова. Мало ли что может еще произойти. Во-первых, Иван Иннокентиевич может до завтра все передумать. А если не передумает и поставит меня на волостной суд, то неизвестно, что еще из этого получится. Вдруг я не справлюсь и Ивану Иннокентиевичу придется сажать вместо меня кого-нибудь другого. Вот стыд-то будет. Нет! Уж лучше никому ничего пока не говорить.

На другой день я встал раным-рано, кое-как наспех попил чаю и побежал скорее в волость. На работу я обыкновенно прихожу раньше всех, когда дедушко Митрей делает еще свою утреннюю уборку. Но сегодня я пришел, когда он только что встал, умылся, оделся и сел пить чай с тремя мужиками, отбывавшими отсидку при волостной тюрьме.

Дедушку Митрея нисколько не удивило мое раннее появление. Он встал, вышел во двор, отомкнул мне входную дверь в волость и спокойно пошел допивать свой чай. А я прошел в канцелярию, нашел в шкафу книгу решений волостного суда, спрятался в судейской комнате и углубился в изучение этой книги.

По мере знакомства с записанными в ней решениями волостного суда, я постепенно убеждался в том, что все они очень похожи друг на друга и написаны почти об одном и том же. Гражданские дела состояли главным образом о потраве хлеба, захвате чужой земли, неуплате долгов и все такое. А уголовные — о ссорах, о драках и о мелких кражах.

Пока я читал да разбирался в этих решениях, дедушко Митрей вымел в волости все полы и протер столы. Он заглянул в судейскую комнатку, но, увидев меня погруженным в изучение судебной книги, решил не отрывать меня от дела.

А я, разобравшись немного с этой книгой, решил выписать себе два-три решения на отдельную бумажку, чтобы выучить их как следует в качестве образца.

Между тем время шло, шло да и перевалило за девять часов. Когда я кончил писать образцы судебных решений и вышел в прихожую, там уж, как всегда по утрам, стал собираться народ, все помощники волостного писаря сидели уж на своих местах. Даже старшина Безруков и заседатель Болин пришли в волость и, как всегда, изнывали от безделья. Не хватало только одного Ивана Иннокентиевича.

Так как я прихожу в волость раньше всех, то мое позднее появление, да еще с огромной судебной книгой в руках, сразу обратило общее внимание.

— Ну вот и новый судебный писарь! — многозначительно сказал Иван Осипович. — А ведь тебя здесь уж давно ждут…

— Как ждут?! — испугался я.

— Так и ждут. Вон, в прихожей, — сказал Иван Фомич и показал на прихожую, забитую народом. — Это все к судебному писарю. Так что садись на место Павла Михайловича и начинай принимать посетителей.

— А как же я без Ивана Иннокентиевича сяду?

— Садись, раз садят, — поощрительно заметил старшина. — Он ведь сам вчерась сказал, чтобы ты того это, значитца, впрягался. Так что нечего валандаться. Видишь, народ ждет.

— Садись, пока он не передумал, — сказал Иван Фомич. — Да нет, он не передумает. У него ведь свой расчет. Павлу Михайловичу он платил двадцать пять рублей, а тебе будет платить десять, от силы двенадцать рублей. И ему выгода, и тебе расчет. Все-таки не семь рублей, которые ты сейчас получаешь.

И Иван Фомич торжественно усадил меня за большой стол Павла Михайловича, потом крикнул в прихожую:

— Кто там к судебному писарю? Подходи!

Тут в прихожей встал со скамейки здоровенный бородатый мужик и направился к нам в канцелярию. Иван Фомич, Иван Осипович, Петька, старшина Безруков и заседатель Болин — все сразу сделали неприступно-занятой вид и стали наблюдать, как будет проходить первая встреча нового судебного писаря с просителем.

А бородач был мужик хотя и большой, но, по-видимому, тоже боязливый. Он нерешительно вошел в канцелярию и в недоумении остановился, не зная, к кому обращаться со своим делом. Я сидел за столом Павла Михайловича и ждал, когда он спросит: «А кто у вас тут будет судебный писарь?» Но мужик, вместо того чтобы задать этот простой вопрос, растерянно смотрел то на старшину, то на заседателя, то на Ивана Фомича, то на Ивана Осиповича. Даже на Петьку смотрел, только на меня не обращал никакого внимания, как будто я не сидел здесь вместе со всеми за большим столом на месте Павла Михайловича.

Теперь я в роли судебного писаря должен был сам спросить его: «А у тебя что?» — «Дело в волостной суд». Тут и подозвать его к себе. Но, вместо того чтобы задать мужику этот вопрос, я сидел красный как рак и ждал, когда наконец этот мужик сам догадается обратить на меня внимание. От растерянности у меня даже язык прилип к небу. Воцарилось тягостное для меня молчание. Я чувствовал себя так, как если бы с меня на базаре при всем честном народе содрали штаны и оставили стоять в таком виде. Наконец Иван Фомич сжалился надо мной и спросил мужика: