Игнатий Ростовцев - На краю света. Подписаренок

Когда судьи съехались и мы начали свою работу, я стал искать подходящий случай, чтобы поговорить о Вихляеве. Один раз, когда мы только что разобрали какое-то пустяковое убейское дело о потраве, я завел о нем речь с Потылицыным. И тут оказалось, что Потылицын довольно хорошо знает Вихляева и даже состоит с ним в каком-то кумовстве. Тогда я стал рассказывать ему, а заодно с ним Колегову и Сиротинину, как к нам в волость приезжал один убейский мужик с жалобой на Вихляева за то, что тот нахально захватил у него отведенную ему обществом землю.

Потылицын, а за ним Колегов и Сиротинин охотно мне во всем поддакивали. Они осуждающе качали головами и удивлялись тому, как все это сходит Вихляеву с рук. А потом сами начали говорить про Вихляева и как-то незаметно перешли на очень уважительный к нему тон. Им почему-то очень нравилось, что он самый богатый человек не только в Убее, но и во всех соседних с Убеем деревнях. Они не могли скрыть своего уважения к его богатству, к его жадности на работу, к его умению наживать деньги. «Да, — говорили они, — большую силу забрал человек. Одной пашни поднимает до двадцати десятин… И то сказать — таким хозяйством править надо. Ну а насчет нахрапства, так ведь это дело известное, без нахрапства богатства не наживешь».

Дальше я попробовал объяснить судьям суть спора Вихляева с Кирилловым. Они внимательно слушали все мои объяснения насчет государственного гербового сбора и удивлялись тому, как все это хитро придумано и что я все это, несмотря на свои малые годы, уж произошел и так досконально знаю.

Что касается моих рассуждений насчет кабальности и несправедливости вихляевского условия с Кирилловым, то мои судьи опять во всем мне поддакивали, опять со всем соглашались и осуждающе качали головами по адресу Вихляева. А потом завели разговор между собой о том, как плохо бывает, когда работники уходят от хозяев раньше срока. Хорошо, если работник уйдет зимой или осенью после уборки хлебов или, на худой конец, ранней весной, когда еще не трудно найти нового. А то ведь норовят уйти в сенокос, а то и прямо в страду, когда не только другого работника, и поденщиков-то днем с огнем не сыщешь. Как плохо приходится от этого справным мужикам. Оно конечно, может и так быть, что у человека что-нибудь случилось или чем-нибудь приболел. Мало ли что бывает. Ну, тогда это дело понятное. А то ведь уходят, варнаки, к другому хозяину, который переманивает их на один сезон и платит, конечно, дороже. Такие уж времена пришли… Когда человеку приспичило, податься некуда — приходит и просит: «Помоги, отработаем…» А когда, значит, взял сколько надо, и уж играет в обратную. Дескать, у нас тоже хозяйство, тоже надо делать свою работу, как всем людям. Здорово Вихляев придумал. Умный мужик. Знает, как приарканить работника. Только вот насчет гербовых марок маленько оплошал. Да разве по первому разу учтешь все. Думаешь одно, а получается другое.

А потом мои судьи начали рассуждать о Кириллове, и как-то нехорошо. Конечно, мужик он бедный. Что правда, то правда. Но опять, кто просил его идти к Вихляеву в работники? А если уж обнадежил человека, даже условие с ним подписал, то надо было держаться и не подводить его. Оно конечно, может у него какая-нибудь беда стряслась. Но, с другой стороны, и Вихляева понять надо. Хозяйство большое, лето короткое… Попробуй найти другого работника в сенокос или в страду. А на поденщиках далеко не уедешь. Поденщику-то надо полтинник платить на день, пятнадцать рублей в месяц, тридцать рублей за один сезон… Вон оно куда тянет.

— Я сам работника держу, — плакался Потылицын своим напарникам. — Плачу ему тоже шестьдесят рублей в год. И тоже, понимаешь, обхаживаю и ублажаю его на всякие лады, чтобы не ушел… Особенно в сенокос али в страду. А то ведь труба, вострый нож. Так что обо всем этом подумать надо, а не решать дело с бухты-барахты…

Наконец наступил последний день заседаний нашего суда, на которое я назначил вихляевское дело.

Весь этот день я слушал со своими судьями разные дела о ссорах, о кражах, о потравах. Весь день мои судьи глушили ковшиком пиво, карали виновных, оправдывали невинных. Весь день я записывал в нашу судебную книгу обстоятельства каждого дела, составлял решения и зачитывал их тяжущимся сторонам. А сам наблюдал исподволь: не появился ли в волости Вихляев со своими свидетелями, не приехал ли ответчик Кириллов. Наконец подошла очередь приниматься и за это дело, и я попросил дедушку Митрея звать в судейскую Вихляева, Кириллова и их свидетелей. Но в прихожей их почему-то не оказалось, и дедушко Митрей пошел разыскивать их в сторожке или на дворе. Пока он ходил за ними, я, как мне советовал Иван Фомич, попробовал немного отвлечься и думать о чем-либо другом. Но ни о чем другом мне не думалось. Я понимал, что мне надо непременно что-то сделать, что-то предпринять. По-настоящему мне следовало пойти сейчас к Ивану Иннокентиевичу. Но я был уверен, что он ничего хорошего мне не присоветует, а, чего доброго, прикажет решать это дело в пользу Вихляева. Заводить с моими судьями новый разговор было бесполезно. Я уже знал, в какую сторону они будут тянуть. Остается условие, не оплаченное гербовым сбором, да слабая надежда на то, что при рассмотрении дела обнаружится еще какое-нибудь новое обстоятельство, которое позволит суду отказать Вихляеву в иске.

Вихляев явился в суд с Егором Воротниковым, Василием Семеновым и бывшим убейским старостой Соломатовым, которые находились при заключении его условия с Кирилловым. На этот раз он показался мне не таким сердитым. Наоборот, он выглядел сегодня веселым и приветливым. Он кивнул головой нашему Потылицыну и сказал:

— А я и не знал, что тебя волостным начальником поставили. Судить, значит, меня будешь…

— Придется, — отвечал Потылицын.

— Давай-давай… Только по справедливости суди.

— Будем стараться.

А Кириллов приехал в суд со своим сыном, молодым еще парнем. Они стояли в судейской с пришибленным видом, как будто на самом деле были в чем-то виноваты перед Вихляевым.

Поначалу я, как это у нас положено, попросил Вихляева коротко изложить суду свою жалобу на Кириллова.

— Моя жалоба, видать, суду уж известная, — начал Вихляев и повторил все то, что у него было написано в заявлении.

Теперь пришло мое время сказать свое слово. Вихляев ждал, что я начну читать его условие. Кириллов с сыном узрились на меня с таким видом, как будто я хочу чем-то ударить их. Судьи тоже насторожились и ждали, что я скажу сейчас насчет гербовых марок.

От страха, что надо сейчас начинать этот разговор, у меня совсем перехватило горло. Однако я хорошо помнил совет Ивана Фомича смотреть в затруднительных случаях в потолок и собираться с силами, не обращая ни на кого внимания. И я действительно уставился в потолок, набрал полную грудь воздуха и, не глядя ни на кого, как в школе на уроке, начал говорить давно заученные слова: