Игнатий Ростовцев - На краю света. Подписаренок

А иногда, по дороге в Хмелевку, напорешься на волка. Он не торопясь бежит куда-то легкой рысцой прямо тебе наперерез. Наши собаки вначале с лаем бросаются на него. Но, увидев, с кем имеют дело, сразу же пугаются и лают только издали. А волку хоть бы что. Бежит себе спокойно куда ему надо. А как скроется — тут собаки начинают скулить и лебезить около тебя. Оправдываются в своей трусости.

Обо всем этом мне хотелось поговорить с отцом. Но он совсем был не расположен к разговору. Сидит рядом со мной какой-то хмурый, изредка понукает Гнедка и все думает о чем-то о своем.

А за Крутым логом начинаются уже безкишенские угодья. Здесь я не косил, не жал, не работал. И смотреть на эти места мне было как-то неинтересно.

Тем временем опять полил дождь. Я накрылся с головой половиком, но все равно точно знал, по какому месту мы едем дальше. Вот небольшой поворот, спустились с горки и переехали мост через речку — значит, уже миновали Безкиш и теперь едем под Алачинами.

Эти Алачины — ничего не скажешь — горы что надо. Высокие и обрывистые, сплошной стеной высятся над дорогой. И хотя эти Алачины горы совсем бесполезные, но смотреть на них все-таки интересно. На таких горах в иностранных землях рыцари строили себе неприступные замки. А у нас здесь почему-то никаких рыцарей не было, ну и замков, конечно, на этих горах нет.

А сразу после Алачин растянулась по речке деревня Черная Кома, или, проще говоря, Чернавка. В этой Чернавке живут мамонькины братья — дядя Савося, дядя Еким и дядя Ефим. Живут они в самой середине деревни. Три дома подряд. Наши кони уж привыкли заезжать к ним. Если едешь в Кому — они сразу заворачивают к дяде Савосе, а если из Комы, то рвутся в ворота к дяде Ефиму. А в середине еще дядя Еким отгрохал себе большой крестовый дом. И глазом не успеешь моргнуть, как конь подвернет не к тем, так к другим. А там сразу видят, что приехала родня, отворяют ворота, вводят коня во двор, приглашают нас в дом, и хозяйки немедленно начинают шуровать самовар.

А сегодня тятенька решил почему-то не заезжать к ним. И как только Гнедко по привычке хотел подвернуть к дяде Савосе, он сразу же огрел его бичом. Тогда Гнедко попробовал завернуть к воротам дяди Екима и опять получил увесистый удар. Наконец, он сделал отчаянную попытку завернуть в ограду к дяде Ефиму, благо что и ворота у них на этот раз почему-то были открыты. Но тятенька так здорово хлестанул его несколько раз, что Гнедко наконец уразумел, что никакой остановки сегодня в Чернавке не предвидится. И обиженно затрусил по деревне дальше на выезд в Кому.

А мне, признаться, очень хотелось хоть ненадолго заехать к нашим в Чернавке. И больше всего к дяде Савосе. Уж больно ласковая у него тетка Агафья. Детей у них своих нет, вот они и радуются каждый раз нашему приезду. Живут они хорошо, в достатке; дядя Савося пашню не пашет, а кузнечничает. Кузнец он хороший, и работы у него хоть отбавляй. Одному надо подковать коня, другому наварить сошник к сохе, третьему поставить железные полозья под кошевку. Знай повертывайся. И так круглый год. А тут еще последнее время объявился новый заработок — отбою нет. Дело в том, что наши мужики научились от расейских переселенцев гнать самогон. И каждому, конечно, хочется заварить к большому празднику или к свадьбе чан браги и нагнать из нее несколько ведер сивухи. Попробуй-ко столько же закупить в монополке вина по десяти рублей за ведро. Не очень-то раскупишься. А тут все свое — хлеб свой, хмель свой, посуда для браги своя. Только аппарата не хватает. И теперь мужики прямо одолели дядю Савосю. Бери любые деньги, только сваргань им этот винокуренный аппарат. Так что дядя Савося с теткой Агашей живут в полном достатке. И тетка рада, когда мы к ним заезжаем. И в два счета уставит весь стол всяким жареным и пареным. А мне, кроме того, приготовит творожные блины. Знает, что я очень уважаю их.

У дяди Ефима и у дяди Екима нас тоже угощают. Но не так, как у тетки Агаши. Дядя Еким и дядя Ефим мужики тоже справные. Живут хорошо, хозяйство большое. Работников и поденщиков не нанимают. Сами со всем управляются. И жены у них хорошие, ласковые. Но только какие-то хворые. Видать, покалеченные. У нас женщины ведь почти все больные. Одних мужья калечат. Но таких дурных мужиков у нас мало. В Кульчеке славится этим Трофим Плясунок. Он, говорят, насмерть бьет свою Афанасью. Потом Еремей Грязнов все время дерется со своей Дарьей. Потом Абакуров. Тот и жену бьет, и ребят истязает. Потом еще братья Ершовы. Те вообще какие-то заполошные. А про других что-то не слышно. Вообще-то, конечно, тоже бьют. Но бьют осторожно, со сноровкой. Чтобы перед людьми не срамиться. У кого в семье драки да буянство, тем ведь и уважения в деревне нет.

А вообще-то женщины калечатся у нас, главным образом, от непосильной крестьянской жизни. На работу у нас народ жадный, завидущий. Пашут помногу, скотишка стараются держать тоже побольше. И женщины наравне с мужиками все лето жнут и косят. Другая женщина на сносях, а все равно вместе со всеми весь день на поле. Да еще каждый день ездит вечером верхом в деревню доить коров, управляться с ребятишками, поливать огород, печь хлеб и делать всякую работу по домашности. А на другой день она раным-рано едет на покос али на пашню. И опять вместе со всеми косит, жнет до самого вечера. И так до последнего дня, пока не родит ребеночка. А потом, ведь все хозяйство, вся домашность на их плечах. Всех надо одеть и накормить. За скотиной тоже требуется уход. От такой жизни наши женщины к сорока годам становятся старухами.

Дядя Еким и дядя Ефим своих жен не бьют. Но все равно они у них хворые. Заедешь к ним, они угощать-то угощают, а сами все время жалуются на здоровьишко. То ломота, то сухота, то пуп надорван, то внутренности куда-то опустились и поясница не разгибается. Не очень-то хочется угощаться при такой беседе.

Но сегодня мы к ним ни к кому не заехали и прямо под дождем отправились в Кому. Так что промокли и промерзли до костей. А тут еще по Коме надо тащиться версты три, не меньше. Едешь, едешь — и конца-краю этой Коме нет. И дома у них какие-то мрачные. Окна у всех почему-то закрыты на ставни. Встречные мужики какие-то сердитые и смотрят на проезжих свысока. И в самом деле мы им, видать, надоели. В селе церковь, волость, монополка, фельдшерский пункт, три купца. И едут сюда отовсюду с утра до ночи. Особенно в волость. Здесь даже собаки не лают на проезжих. У нас в Кульчеке собак по пять из каждого двора выскакивают на проезжающих. И поднимают такой гвалт, что прямо жуть берет. Того и гляди, задерут кого-нибудь. А тут едешь — словно все вымерли. Ни одна собака не тявкнет. Вроде и живут тут как-то не по-настоящему.

Но мы уж знали эти комские порядки и не особенно волновались. И так проехали не торопясь в самый нижний край села — мимо их монополки, мимо волости, мимо школы и всех купеческих магазинов и наконец приехали к дяде Егору.