Игнатий Ростовцев - На краю света. Подписаренок

— И не говори, Финоген Михайлович. Прямо ум за разум заходит. Бьюсь, бьюсь я с этим вечным двигателем. Ночей недосыпаю, епитита лишился, а все что-то не получается. Колесо вертится очень долго. Но все-таки останавливается. Сейчас я придумал такие гирьки деревянные, со свинцовой накладкой. Когда колесо идет вниз к земле, оне, значит, вылетают из такой пазухи и тоже падают вниз. От этого колесо бежит еще сильнее. А когда оно идет вверх, то эти гирьки ускакивают внутрь. Теперь колесо мое крутится очень долго. Я даже трубку закурить успеваю, пока оно крутится. А все-таки останавливается. Что-то надо придумывать с этими гирьками.

— Соорудил бы ты нам лучше шерстобитку али крупорушку, чем валандаться с этим вечным двигателем. Знаешь, как у нас народ по этой части мается. Ведь в Солбу приходится ездить, к расейским.

— Не могу, Финоген Михайлович, бросить я это дело. Не могу! Ведь дошел уж без малого. Только с гирьками с этими немножко додумать — и вся недолга. А сделаю вечный двигатель, будет у нас тогда и шерстобитка, и крупорушка. Все будет! Само пойдет! Без мельницы, без конного привода. Только подавай! Ты ведь знаешь меня. Я брехать не люблю…

— Да что понапрасну говорить. Мужик ты сурьезный. Так что и двигатель этот произойдешь. Только ждать нам это, видать, придется долго. А теперь я хочу спросить тебя вот о чем. Ты много раз показывал нам тиятр про шайку разбойников. А какие другие тиятры еще бывают?

— А как же, Финоген Михайлович. Есть еще тиятр про царя Максимильяна.

— А что это за тиятр?

— А его так же разыгривают, как и «Шайку разбойников». Но только вместо атамана главным там будет лицегрозный царь Максимильян, а заместо есаула скороход-хитьмаршал, который докладывает ему все дела.

— Вот бы посмотреть. Антиресно, поди?

— Очень антиресно, Финоген Михайлович…

— А про атамический тиятр ты, Сергей Семенович, что-нибудь слышал?

— Атамический тиятр? — переспросил Сергей Семенович. — Первый раз слышу.

— Вот то-то и оно. А ведь говорят, в Кульчеке у нас есть такой тиятр.

— Не знаю, Финоген Михайлович. Чего не знаю, того не знаю. Если бы у нас был такой тиятр, то все мы знали бы об этом.

— Как же так, Сергей Семенович, ты не знаешь? А из волости вот бумага пришла ремонтировать этот самый атамический тиятр. — Тут Финоген показал Сергею Семеновичу злополучную бумажку. — А где он у нас, этот тиятр, я и ума не приложу.

Тут Сергей Семенович задумался и говорит:

— Когда мы сидели в Одести в карантине, так там у нас при лазарете какая-то анатомка была. Как пришьют кого в драке, так и тащат его сразу в эту анатомку. А там уж начинают потрошить…

— У нас на приисках такое тоже бывало. Только я никак в толк не возьму: для чего их там потрошат?

— Как принесут мертвое тело в эту анатомку, так сразу и кладут его на стол. Потом распарывают ему брюхо и вытаскивают на свет божий все внутренности. А когда посмотрят как следует на сердце, на печенку и на все прочее, тогда берутся за мозги. Раскалывают голову, вытряхивают их прямо на тарелку и смотрят. Все дознают, значит, по науке, что к чему, что за человек был, какого нраву, калахтеру. И все записывают в толстую книгу. Наука! До всего доходит.

— Постой, постой, Сергей Семенович! Так не о холоднике ли это о нашем пишут из волости? В нем у нас ведь тоже потрошат мертвых. Недавно ведь в нем дохтур Илюшу Павлова резал. Всего, говорят, испотрошил. А до него, на моей памяти, еще несколько человек резали. Найдут где мертвое тело, или в драке кого устукают. Мало ли чего не бывает. Один бог без греха. Схоронят человека, а потом вдруг приезжают пристав со старшиной и дохтуром. Заставляют выкапывать тело, тащать его в холодник и начинают там потрошить его на все лады. Не как не иначе, как атамический тиятр и есть этот наш холодник. Тогда клади, брат, эту бумажку тоже под чернильницу. А завтра я возьму ключи у сотского да загляну туда. Посмотрю, что там надо делать.

Мы с Финогеном были очень довольны, что разобрались наконец с этим анатомическим театром. Но больше нас этому радовался Сергей Семенович.

— Дивствительно, век живи — век учись, — говорил он на прощанье Финогену. — Мы думали, что на горе за кладбищем у нас холодник стоит, а на самом деле это, оказывается, атамический тиятр. И не подумаешь даже. А насчет вечного двигателя ты, Финоген Михайлович, не сумлевайся. Я его все-таки додумаю. Будет у нас тогда и крупорушка, и шерстобитка. Все будет!

И Сергей Семенович пошел к себе бить шерсть, выделывать овчины и придумывать свой вечный двигатель.

Пока мы разбирались с этим анатомическим театром, к Сычевым явились Максим Щетников и Никита Папушин узнать у Финогена, не пришло ли с почтой из волости какой-нибудь вредной бумаги и как им быть с завтрашним днем. Ведь работа стоит, жать надо. Али опять всем в деревне торчать?

Максим Щетников ходит у нас в Кульчеке сотским. Если в деревне случается какая-нибудь драка али кража, то сразу бегут за ним. Тут он навешивает на грудь свою медную бляху, на которой написано большими буквами «СОТСКИЙ», кличет десятского, и оба идут туда, где произошла эта оказия. Там они смотрят, что к чему. Если произошла драка, то одних уговаривают, других отводят домой, а если кто сильно буянит, того тащат на сборню в каталажку. Если же случилась кража или, упаси бог, дело дошло до смертоубийства, тут они сразу же должны брать понятых и уж вместе с ними все там как следует обследовать, а потом поспешать к старосте и обсказать ему это дело. Ну а староста, тот, конечно, спрашивает писаря, что ему делать в таком случае. Если дело оказывается очень серьезным, то сразу же гонят нарочного за урядником, а то и за приставом.

Но это бывает у нас редко. Народ у нас хороший. Не то что, скажем, в Коме, в Безкише, в Чернавке али особенно в Проезжей Коме. Там ведь как бывает: приехал, к примеру, к ним человек из другой деревни. Остановился у родственников, выпряг коня, отвел его в стаю, а хомут и вожжи оставил на телеге али там на санях. И пошел по своим делам. А родне-то не наказал присмотреть за снастью. Вечером — хвать, а шлеи-то на хомуте уж нет. И вожжи кожаные унесли. Вот какой там народ! А у нас — приезжай хоть днем, хоть за полночь, выпрягай коней и иди спокойно куда надо. Все будет на месте. Разве кто из другой деревни позарится.

Но из других деревень ездить к нам на такие дела побаиваются. Нашелся один раз такой охотник — какой-то комский мужичонко, нагрузил у Мити Крюкова на пасеке медом переметные сумы и попался прямо в лапы нашим мужикам. Ну а те его, конечно, сразу предоставили в деревню, посадили в каталажку и три ночи подряд вразумляли. Били, конечно, осторожно, чтобы не изувечить. А то ведь, чего доброго, потянут еще за самосуд. Потом отправили его в волость. А там — дело известное — мелкая кража… Дело передали волостному суду, а самого отпустили домой. А волостной суд присудил ему за мелкую кражу пять суток отсидки.