Максим Яковлев - В годы отрока Варфоломея

— Оно легко ему молиться-то, — хмыкнул Пахом, — ништо не трясёт небось. На всём готовом.

— Уж каков уродился, говорят, таков и пригодился. Все ж батькины, ничего… Тоже вон, икона, возьми, и лопата — одного дерева-то.

— Денег дашь, али как?

— Кирилла за вас просить буду, погодите, дайте утру настать. Всё уладится как ни то. Сам-то с хозяйкой у Стефана ныне, невестка на сносях у нас, первенца ждём на мясопустной; и вам на добро, они оттуда уветливые ворочаются, омякшие, по сердцу им Еленка-то Стефанова, только и слышно, что «дочка, дочка». Ложитесь-ка вы, ночуйте у меня, постелю вам здесь, а спозарани, как позовёт меня после молельни, так я ему об вас и замолвлю…

— Спаси Бог за хлеб-соль. Мы и в сенях можем.

— В сенях-то холодно.

Прокшич принёс овчины, постелил на полатях, на лавке. Подкинул поленьев в печку. Ларька полез на полати, затих. Пахом сидел, как сидел.

— Ох, Настёнка, Настёнка… — Прокшич присел напротив, щурясь, дрожа слёзами… Вздрогнул, услышав голос Пахома:

— Выбили корень наш.

Не ответил.

— Такие дела у нас, дядя, — прогудел Пахом.

Сидели молча, долго. Уставясь на огонь, плясавший в щелях в заслонки….

Ларька вскрикивал во сне, бормотал невнятно о чём-то.

— Я лошадь дам, — сказал Прокшич.

— Лошадь не надо, как раз и ограбят. Сестру лучше сам привези, натерпелися с ней. Думал, оклемается, возьму в жонки, сколь мне вдовцом-то маяться, пригрею по-божески. Куды там, ходит снулая…

— Уж ты не коришь ли себя, что Настёнку мою с огня достал?

— А што корить, за ради её, поди, и нам порадеете. Кабы померла, другой разговор был. А так тебе грех нас обидеть.

Прокшич подскочил с места:

— Грех обидеть!.. Как же вы мальцов-то её не уберегли, ни единого? Она ж их… себя не помнила, не дышала над ими… три года вымаливала по обителям!

— Оно и ладно, што Господь их прибрал, куды бы нам с ними в бегах-то по лесам да болотам? Не упасёшь и сам пропадёшь.

— Дитята ж совсем!

— Костенели на глазах, што ни день, то помер у кого. Мороз дал, за раз пяток сосунцов заколело, а кто с маткой на пару. Сложили их поленицей под выворотнем, погребли так. После из наших там тоже с углицкими копалися… оно поели, кто брата, кто сношку.

— А случись Настёнка… и её?

— Кому и человек мясо, коль не протух.

— Грех-то геенский, велий грех!

— Не без того.

Прокшич хлопал глазами… смотрел, не смеётся ли.

— Пахом, ты словно валун какой.

Пахом поднялся, отпил из ковша.

— Мы не тутошние.

Лёг рядом с Ларькой. Тот всё постанывал.

— Александер во Пскове заперся, князь-то наш, может и нам податься?.. Туда с деньгой надо.

Прокшич открыл заслонку, дохнуло печным зноем. Погасил светильник. Никто не проронил больше ни слова.

Он заснул на лавке, под пологом, подбитым барсучьим мехом.

Ещё никто не вставал, когда ударили в ворота. Кирилл перевернулся на спину, вслушался… за дверью приближался шум, голоса прислуги. Нащупал в полутьме одежду. Постучали. В свете лампадки дрогнуло на двери кованое кольцо.

— Батько, там человек, баит, стольник, от княгини Оксиньи.

Кирилл, встав с постели, надевал опашень.

— Пусти там во двор, покудова.

Вышел из спальни в молельню, прямо к божнице; молился вполголоса, кладя неспешно поклоны…

Тихой тенью скользнул со свечою Прокшич. Затеплил свечи в подсвечниках…

Кирилл окончил правило, приложился к иконам. Перешли в стольную комнату.

— Кто там в гридне? — спросил, присев на скамью.

— Старко со своими, — ответил Прокшич, — и фроловских семеро.

— Ступай, подыми всех, наготове чтоб были.

— Уж на ногах, слыхал.

— Добре. Пойди, разузнай, что за стольник там.

Прокшич замялся у двери, не уходя.

— Ну, что у тебя? — не понял Кирилл.

— Челом тебе бью, отец наш, за сродников своих! Нынче ночью от Твери притекли, с побоища; они на хуторе тут, сестра моя там… мужа убили и деток всех…

Прокшич упал ему в ноги.

— Бедою нашей стоим тебе — найдёт ли жалость твою и руку милующу…

— Сколь их?

— Трое, с сестрой моей, деверь её с сыном, у меня они… Нет у нас никого, надёжа наш! кроме тебе…

— Ладно, оставь при себе, пускай живут, потом решим, куды их. Посмотрим, что за людишки, коли покладисты, то…

Не договорил. Ругаясь с холопом, шагнул в комнату сотник; внёс снежный дух с улицы.

— Пошто твои слуги перечат мне, людей моих за воротами держат? Здоровия тебе с боярыни… — склонился, сняв шапку.

Кирилл преклонил чело навстречу:

— Порадуешь ли нас о здоровии княгинюшки, всегда благоволящей князю нашему и Ростову. А мы все почитаем её за матерь свою, радеещу о нас грешных.

— Слава Богу, во здравии. После Масляной волит к Ефросинье ехать в Суздаль — чает ангельский чин принять. Уж всё имение туда отписано.

— На покой собралась матушка наша. Коли приведёт Господь ещё встретиться, буду просить её молитв святых.

Сотник глянул в сторону Прокшича.

— С вестью к тебе, — намекнул боярину.

— Говори при нём. С чем пожаловал?

— А с тем, что тебе самому не раз чуялось. Тяжкие вести, молись, боярин… Москва накатила!

Кирилл помолчал, ответил:

— Вот и мы дождались.

— Худо дело, вборзе идут, уже недалече, мню. Как на вепря, загоном.

— Неуж Калита пожаловал?

— Кабы оно так, да только Данилович-то во Псков на Лександра двинул с ордынцами, без них уж никак.

— Кто же?

— Боярин нарочитый, Кочева, из выслужных. У человека моего дядя при нём в ябедниках. И с ним воевода некой, Мина. Отряд непростой, под тыщу, а смердов нету, все конные.

— Мина? Не наш ли, бывший?

— А хоть и он, не ведаю. А мыслю, что уж не киселями торговать идут к вам. С таких гостей не соберёшь костей.

Кирилл перевёл взгляд на Прокшича, тот кивнул:

— Недоимки взимать начнут, не иначе.

— Ну, всё, боярин, я своё передал, — сотник тряхнул шапкой в руках, — прощевай на добром слове, пора. Не то и мне навешают за вас, уж им попадись, голышникам!

— Княгине Оксинье кланяемся земно, спаси её Бог за всё, — попрощался Кирилл, и приказал ключнику: — Ступай, одари от нас стольника княжего, а всем людям его — по чарке.

Прокшич, тотчас выйдя за сотником, притворил за собою дверь.

Боярин Кирилл, один из первых бояр ростовских, готовился к самому худшему.

Слышалось в тишине, как взлаивали, и подвывали собаки. Скреблась где-то мышь… Кирилл провёл рукой по лицу. Поднялся, прошёл в холопью клеть, послал за Стефаном. Торкнулся было на половину к жене, да передумал. Вернулся в молельню. Здесь всё покойно, таинственно… Догорала свеча над «Псалтирью»… Преклонил колени, кланяясь в пол, шепча и встанывая… десяток раз…

Поднялся, поправил тафью на затылке. Прокшича застал в сенях с котёнком на плече.

— Чуток не наступил, под самую ногу нырнул, шельмец! — ключник гладил его ладонью, — ух, шишонок…