Ульрих Бехер - Охота на сурков

Железная печка энергично зафыркала.

А может, зафыркал частный детектив из агентства «Виндобона»?

— Скоро к тому же ты стал в моих глазах ясновидцем.

— Как это? — спросил он хрипло.

— Ты ведь просто выдумал этот английский истребитель, чтобы покрыть Паллуса. Ведь так? Но именно английский истребитель… Правда, не «бристоль», а «кэмел» спустя несколько недель, четвертого декабря шестнадцатого года, за два дня до сдачи Бухареста…

Я показал сигарой на свой шрам. Лаймгрубер медленно повернул лампу так, что стосвечовая лампочка, подобно прожектору противовоздушной обороны, уперлась в мой лоб. Тогда я любезно спросил:

— Хочешь разговаривать со мною на манер американской полиции? Устраиваешь допрос третьей степени?

И тут произошло нечто неожиданное. У Лаймгрубера начался истерический припадок.

Он вскочил, нет, не вскочил, а забился как эпилептик.

— В восхищение?! В восхищение?! — заорал он.

— Выслушай мои аргументы, мм, все очень просто, мы не вползли бы прямехонько во вторую мировую войну…

— Мы не вползали ни в какую мировую войну, — пролаял он.

— Мы не вползли бы во вторую мировую войну — а это уже факт, — если бы в первый же день первой мировой войны несколько лейтенантов в каждой из враждующих армий ус-пеш-но сумели бы обвести вокруг пальца свои собственные генеральные штабы или соответственно генеральные штабы союзников. Первая мировая война закончилась бы на второй день, и Вена осталась бы городом твоей мечты, мечты легитимиста, то есть императорской Веной. Видишь, как все элементарно.

— Я не желаю выслушивать твои дурацкие шутки! — заорал он с сильным австрийским акцентом. И начал, дергаясь и топая ногами, бегать взад и вперед по комнате, покрытой линолеумом; каблуки его стучали, трап-трап-трап, он носился из угла в угол, делая поразительно ловкие повороты (особенно для (пятидесятилетнего мужчины); он пританцовывал и чуть ли не исполнял балетные па. Буйнопомешанный обыватель:

— В восхищение! В восхищение! Я могу сказать одно: сегодня я стыжусь, что показал себя сопливым гуманистом. — Он опять говорил с сильным австрийским акцентом: — А знаешь, черт возьми, в чем был тогда мой долг, моя обязанность? Подвести обер-лейтенанта Шлозенрюхера и лейтенанта Паллуса под военный трибунал и добиться, чтобы их расстреляли за бунт. Расстреляли, расстреляли, расстреляли!! Если бы мы, австрийские квашни, сумели подавить в себе терпимость, которую ты мне приписываешь и которой восхищаешься, мы бы не распустили нюни перед врагом внешним и врагом внутренним, ударившим нас кинжалом в спину. И тогда бы мы выиграли войну вместе с Германской империей. Выиграли бы, выиграли бы, выиграли бы!

— Иди ты! — сказал я.

Отсутствие людей в доме 9-а в этот вечерний зимний час, безусловно, способствовало тому, что лай моего бывшего командира превратился чуть ли не в истошный крик. Теперь Лайм-грубер, гауптман на покое, вернее, гауптман в беспокойстве, стоял с искаженным от бешенства лицом, как бы готовясь кинуться на меня, а за его спиной громко рычала железная печка — на этот раз звуки явно исходили от нее. Припадок ярости, напоминавший пляску святого Витта, так же неожиданно прекратился, как и начался. Занавес. Лаймгрубер неторопливо подошел к двери, бросил взгляд в коридор и со значением плотно закрыл дверь, после чего опустился на плюшевый диван с расставленными, точно на параде, подушками и весело, от всей души расхохотался.

— Ха-ха-ха! Чуть было не забыл… За кого же ты меня, собственно, принимаешь, Требла, вечный enfant terrible [261] Ужасный ребенок (франц.). , черная овца, впрочем, что я говорю, красная овца с голубой кровью? Ха-ха-ха. За кого ты принимаешь меня, горе-революционер, дитя неразумное? За последователя господ Шушнига, Штаремберга и иже с ними? За монархиста? Ей-богу, от смеха можно свалиться со стула, хорошо, что я лежу на диване… Ладно, дам тебе возможность — только тебе — бросить взгляд за мой красно-бело-красный фасад.

Одним прыжком он вскочил на ноги и положил левую руку мне на плечо — вид у него при этом был самый чистосердечный и простодушный, ни дать ни взять рубаха-парень, австрияк до мозга костей. При резком свете лампы, не затененной абажуром, блестела позолоченная миниатюрная эмблема короны на правом лацкане его пиджака с вытканными зелеными дубовыми листьями. Но вдруг он картинным жестом отвернул лацкан.

На обратной стороне лацкана сверкал небольшой золотой орел, золотые зубы Лаймгрубера также засверкали.

— Знаешь, что эт-то такое? Золотой партийный значок. Зо-ло-той. Эн-эс-дэ-а-пэ [262] НСДАП — Национал-социалистская германская рабочая партия — так именовали себя гитлеровцы. Золотой значок давался старым членам НСДАП, вступившим в нее до 1933 г., а также особо отличившимся наци. .

— Вот почему, — пробормотал я, ярко освещенный и наконец-то просвещенный. — Вот почему.

— Что значит: вот почему?

Теперь я по его примеру забегал по полу, покрытому линолеумом. Правда, я не дергался, как при пляске святого Витта.

— Когда я сидел в полицейской тюрьме на Хангассе… Нет, извини, в полицейской тюрьме на Россауэрской пристани…

— Сдается мне, тебя сажали во многие тюрьмы, бедный мой Требла.

— Сажали?

— Хочешь сказать, что у них опять появится желание арестовать тебя?

— Оставим это… В тюрьме «Лизль» я слышал, как два типа, которые были подчинены Фридолину Глассу…

— Фридолину Глассу?

— Неужели ты забыл это имя? Командир восемьдесят девятого штандарта эс-эс, который занял Баллхаусплац и убил канцлера Дольфуса. Кое-что ты мог почерпнуть из газет, — повторил я его реплику.

— Продолжай.

— Так вот я услышал, как заключенный из той же тюрьмы, где сидел я… Впрочем, мы с ним отнюдь не были на дружеской ноге, по слух у меня как у рыси… шепотом говорил другому: «На Лайма, на Лайма можно положиться, Лайм нас отсюда вызволит».

— Лайм?

— Именно это спросил второй арестант. На что первый шепотом ответил: «гауптман Тишлерлайм, ты ведь его знаешь». И веришь ли, Гейнцвернер, тут вдруг меня осенило, я вспомнил тебя… не ты ли это… А теперь благодарю за доверие, хотя оно не делает мне чести. Почему, — спросил я его внятно, но стоя лицом к рыгающей железной печке, — почему ты слепо полагаешься на мою неприязнь к австрофашистскому режиму? Потому что это правительство повесило десять моих товарищей, а меня заперло в тюрьму в общей сложности, если считать до сегодняшнего дня… в общей сложности на двадцать один месяц? Не секрет, что есть австромарксисты [263] Австромарксизм — обобщающее название для разного рода реформистских, оппортунистических течений в австрийском социал-демократическом движении. , которые были бы не против, если бы в стране воцарились нацисты. Кое-кто считает, что сие будет расплатой за февраль. У других это просто ложный расчет. Тот же ложный расчет, на какой поддалась часть леваков из немецкой компартии, боровшихся против Веймарской республики. Но я не принадлежу к фракции, выступающей за альянс с нацистами. Поэтому я и спрашиваю тебя: почему? — Железная печка излучала нездоровый, лихорадочный жар. — Почему ты так свято веришь, что я не попытаюсь науськать одного врага на другого? Почитай хроники Шекспира. Политика есть политика. Не правда ли? Почему же ты считаешь, что я не могу через нейтральное третье лицо… Ты же знаешь, у меня есть друзья в самых разных слоях общества… проинформировать министерство безопасности христианского «корпоративного» государства о связях Лаймгрубера, главы агентства «Виндобона», с гитлеровцами, о связях, которые он скрывает под маской верности монархии? Почему?