Ульрих Бехер - Охота на сурков

— На моем домашнем балу царило веселье, мы гуляли до утра, но это не была оргия, ты же знаешь, я такие штуки не признаю, я — порядочная женщина!

— Знаю, — согласился я без тёни иронии.

— Ты, наверно, вспоминаешь мою «Веселую вдову». Tempi passati [310] Прошедшие времена (итал.). .

— Выходит, в тот вечер ты была веселой соломенной вдовой.

— Конечно, я малость пококетничала с молодым Хаберцеттлем. Он был скульптор. Но ей-богу, пококетничала самую малость, ничем себя не связывая, наверно, тебе наболтали много лишнего. Ну вот, в восемь утра, когда мы сели пить кофе и завтракать, явился Йооп, он прибыл в спальном вагоне из Триеста, а на Южном вокзале взял такси до виллы, пробрался через заснеженный сад и хотел отпереть парадную дверь, но она оказалась на цепочке, дверь только немного приоткрылась. И тут произошло роковое стечение обстоятельств: как раз в эту секунду Хаберцеттль шествовал мимо двери, веселенький и навеселе, с салатом в руках. До этого он никогда не видел Йоопа и потому сказал: «Что вам угодно? Наверно, вы перепутали номер дома. Здесь все свои, чужих нам не надо». И захлопнул дверь у него перед носом. Выгнал хозяина из собственного дома.

— Что и говорить, весьма неприятная история для хозяина.

— Как бы ты поступил на его месте?

— Думаю, разбил бы первое попавшееся окно.

— Для этого Йооп человек слишком, да, слишком, сдержанный. А может, надменный, называй как хочешь. При этом он с самого начала бе-зум-но ревновал меня и, к сожалению, ревнует до сих пор. И вот Йооп пошел со своим чемоданом в гараж, где прятал оружие, вилла была расположена довольно уединенно, и он получил разрешение хранить огнестрельное оружие. Здесь, в подвале «Акла-Сильвы», Йооп тоже устроил целый арсенал.

— Он намекал мне на это.

— …Достал из гаража свою хлопушку, свой револьвер, и засел в беседке. Представляешь себе? В февральскую стужу засел в саду, хотя только-только вернулся с Красного моря. Ждал, ждал и ждал. Постепенно гости начали расходиться, но никто так и не заметил Йоопа. Последним вышел Хаберцеттль. Конечно, я ему ровно ничего не позволила. Обыкновенный бальный флирт. Но избавиться от Хаберцеттля оказалось не так-то просто. А когда я его наконец выставила — было уже совсем светло, — случилось вот что: навстречу скульптору, увязая в снегу, двигался мой муж, целясь в него из револьвера. Вначале молодой человек решил, что это карнавальная шутка, потом испугался до полусмерти и помчался назад к дому. Йооп выстрелил один раз.

— И попал.

— В левую ягодицу Хаберцеттля.

— Об этой детали я не знал.

— Да, пуля угодила ему в мягкое место. Я сейчас же смазала рану йодом, ведь я как-никак пошла добровольцем на войну, была сестрой милосердия, выхаживала тяжелораненых. Кому это знать, как не тебе? Штаны скульптора я отдала в художественную штопку. Приступ гнева у Йоопа быстро миновал, и он…

— Приступ гнева плюс выстрел…

— …заказал Хаберцеттлю большую скульптуру, мы договорились скрыть этот веселенький эпизод. Но потом одна из моих прислуг все же донесла в полицию, я, конечно, тут же выгнала ее… Я имею в виду прислугу… На допросе Хаберцеттль показал, что он совершил на Йоопа нападение с применением насилия и что тот выстрелил в целях самообороны, тогда инспектор Го… Как его фамилия?.. Да, Гонсович согласился смотреть на всю эту историю сквозь пальцы, тем более Йооп вызвался пожертвовать три тысячи шиллингов в твердой валюте полицейскому футбольному клубу, он ведь у меня спортивный меценат… И зачем только я вспомнила эту историю с выстрелом именно сейчас, после того как с бедным Солдатом-Другом случился такой кошмар, ведь я вообще не хочу больше слышать о стрельбе никогда, никогда.

— Пола, боюсь, что тебе придется…

Нетвердо держась на своих котурнах, она подошла ко мне, наклонилась, положила руки мне на затылок и поцеловала, поцеловала в середину моего лба. Старая рана ощутила прикосновение губ, и на несколько секунд у меня возникло такое чувство, словно произошло нечто крайне неприятное и даже непристойное, будто кто-то поцеловал мое вынутое из груди сердце.

— Что это такое? — спросил я. — Неужели Бонжур крадучись обходит дом и шпионит за нами, подсматривая в окна?

— Ставни герметически закрыты, никто не может заглянуть в комнаты. Ты слышишь всего лишь Цезаря, который ходит на своей километровой цепи. Разве я не говорила тебе, что от этого можно рехнуться? — Пола заковыляла к камину. Раздув огонь мехами Михела Адриансоона де Руйтера, она подняла их кверху и показала на спаги. — И все это из-за него . — Скрутила полоску газетной бумаги и зажгла сигарету в очень длинном янтарном мундштуке. — Иногда я чувствую, что он мне осточертел.

— Кто? Спаги Гогамела или Йооп тен Бройка?

— Оба.

Потягивая сигарету, она снова прилегла на кушетку.

— Тогда избавься от него.

— От кого? От спаги?

— Или от Йоопа, — сказал я. — Послушай: «Жан, тысяча восемьсот девяносто пять, Амстердам, тысяча девятьсот семь»?.. Знакома тебе эта надпись? Нет? В самой чаще леса Менчаса я наткнулся на мраморную плиту с такой надписью. И подумал, что Йооп, может быть, знает, кто этот Жан из Амстердама — погибший от несчастного случая мальчик или околевший от старости пес?

— В мире есть много такого, что остается неясным навсегда, — сказала Полари, неожиданно напустив на себя серьезность, и тут же взяла реванш: резко переменила тему разговора. — Поскольку тебе пора уходить, давай забудем на время тен Бройку… Скажи, я была у тебя первой?

— Хотя в мире есть много такого, что остается неясным навсегда… но думаю, да.

— Думаешь? Но ты должен это знать .

— Чрезвычайно запутанное дельце. Посуди-ка сама. Из уважения к отцу меня прооперировал в тыловом госпитале сам Роледер. Старший полковой врач сделал мне операцию по дороге в Бухарест, куда как раз вошли императорско-королевские войска и немцы. Скорее, впрочем, наоборот.

— Почему ты не говоришь: «Мы вошли»?

— Габсбургской монархии больше не существует. Она сама себя вышибла из истории, если можно так выразиться. Что же касается Великогерманского рейха, которым правит Шикльгрубер, то про него я тоже не скажу «мы»! Надо вообще отвыкнуть говорить о собственном народе иначе, чем в третьем лице множественного числа. Итак, после черепной операции номер один я три недели, как принято выражаться, висел на волоске между жизнью и смертью. Или вернее, менаду смертью и жизнью. И тут одному сообразительному фельдфебелю медико-санитарной службы пришла в голову богатая идея… Тем временем Роледер уехал, а я уже, хотя меня и шатало, начал потихоньку передвигаться с толстой повязкой на голове. Тем не менее я был уверен, что долго не протяну, сдохну через несколько дней, не дожив до своих восемнадцати и оставшись девственником. Офицерских борделей я избегал по причине моей, извиняюсь, «сифилисобоязни», а с первой светской львицей Брэилы, общепризнанной «пожирательницей детей», хоть и флиртовал, но дело застопорилось на полпути. Понимаешь, больше всего я жалел себя именно за это. За то, что собирался покинуть сей мир непорочным отроком.