Ульрих Бехер - Охота на сурков

— А потом?.. Он прекратит травлю всех неарийцев?

Она кивнула своей пламенеющей головкой.

— Гм, и пригласит на чашку чая в Оберзальцберг Альберта Эйнштейна, Зигмунда Фрейда, Стефана Цвейга и главного раввина Нью-Йорка.

— Почему бы и не-ет? Ведь и Савл стал Павлом.

— Черт подери, запью-ка я эти ужасы еще рюмкой арманьяка. — Я сунул спящего спаниеля под левую руку, налил в свою не допитую до половины чашку черного кофе арманьяка и опрокинул это снадобье, после чего опять положил к себе на колени Сирио, который так и не проснулся.

Медленно поворачиваясь ко мне лицом, Пола спросила, на этот раз уже другим, нарочито тоненьким голоском:

— Стало быть, ты считаешь план моей поездки бредовым?

— Прошу тебя, бога ради, не сердись… Я считаю его бредом сумасшедшей. Скажи лучше, как мне осуществить тот план, который занимает меня в данную минуту больше всего? Каким образом добраться сегодня до Понтрезины?

— Я бы сказала, ложись в комнате для гостей, где ты ночевал несколько дней назад, но сегодня положение несколько иное. — Я подумал, что правильней было бы сказать иначе: положение совершенно иное по сравнению с тем, какое было несколько дней назад. — Ксаны и Йоона нет. И если Йооп узнает от Бонжура…

Я разрушил ее великий план, а она, она безропотно смирилась и сразу же перешла из восторженного состояния в меланхоличное. Проковыляла мимо меня и Сирио к раздвижной двери, открыла ее, заглянула в холл, снова задвинула дверь.

— …узнает от Бонжура, что ты провел ночь здесь, в доме, он, чего доброго, застрелит тебя. — Она произнесла это непринужденным, даже индифферентным тоном. — Ты не представляешь себе, какой он ревнивый. Отчаянно ревнивый.

— Меня уже многие хотели застрелить, о-о-очень многие, — сказал я небрежно.

— Когда?

— Ну, например, во время войны.

— Хорошо, — сказала она.

— Хорошо, — послушно повторил я.

— Хорошо. А в последнее время — тоже?

— Ну, например, когда я бежал на лыжах через Сильвретту из Великогерманского рейха.

— Хорошо. Но я спрашиваю о самом последнем времени… Разве и теперь тоже? — спросила она с оттенком пробудившегося интереса.

Не мог же я рассказать Полари о дурацкой истории с Вереной Туммермут и об угрозе кровавой мести со стороны Бальца Цбраджена.

— Побудь здесь еще минут двадцать, потом я позвоню и вызову такси. Знаю, с деньгами у тебя туго. Но я кое-что подброшу. Из тех денег, что мне даются «на булавки», — Она снова прилегла на кушетку «рекамье» мастера Поля Лабратю с бульвара Сен-Жермен.

Да, я не мог сказать Полари, что испытываю вполне обоснованный здоровый страх перед Бальцем Цбрадженом, что хотел бы очутиться завтра за тридевять земель отсюда. А главное, что сегодня ночью мне совершенно противопоказан Бальц Цбраджен, Санкт-Мориц и все, что с ними связано, в том числе и местные такси…

— Я подумал, может, ты скажешь Бонжуру, чтобы он отвез меня в Понтрезину и…

— Бонжуру я уже сказала «bonne nuit» [308] Спокойной ночи (франц.). . Он спит, Йооп хочет, чтобы в его отсутствие Бонжур спал здесь, в доме, у Уоршлетты. — Она меланхолично хихикнула: — Впрочем, верн: е, вместе с ней.

— Ах так, чтобы удобней было сторожить «Спаги» или беречь твою нравственность.

— Скажем, и то и другое.

— А если я переночую в комнате Бонжура над гаражом?

— Там сейчас спит господин Хеберлинг. Человек, который привез нам Цезаря и Брута.

— Вон оно что… Для Цезаря это было, пожалуй, рискованно, не правда ли?

— Почему это было рискованно для Цезаря? Они ведь из одного питомника?

— Ты хочешь сказать — из одного сената?

— При чем тут сенат. Они из одного питомника в Ютлиберге. Там их купил Йооп. А этот Хеберлинг из Цюрихского общества дрессировщиков останется у нас еще неделю, пока не научит Бонжура обращаться с такими огромными скотами. Если хочешь знать, во всем этом скотстве виноват только ты.

— Я?

— Не ты ли внушил Йоопу, что этого на стене… ну этого его гогеновского «Спаги» могут похитить воры, любители искусства, и что картина никогда не найдется… Слышишь?

За окном слышалась чья-то осторожная, но тяжелая поступь и звон цепи.

— Вдоль той стороны дома на полукилометровой цепи бегает Брут, вдоль этой стороны — Цезарь. Лают они редко, но от тихого побрякивания цепи по ночам можно сойти с ума.

— Люди привыкают почти ко всему, Пола. Но в один прекрасный день Брут все равно растерзает Цезаря.

— Что за странная мы-ы-сль?

— Вот увидишь. — Помолчав немного, я сказал: — В последнее время «лежачий голландец» довольно-таки часто в пути. Куда он отправился сегодня?

— В Геную, чтобы продать Яна ван Ольденбарневельта.

— Картину?

— Да нет же, не картину.

— Он занялся работорговлей?

— Иногда ты спрашиваешь бог знает что, Требла. Это же пароход. Пассажирский пароход, который принадлежит ему и Nederlandschen Stroomvaart Matschappij [309] Нидерландское пароходное акционерное общество. . Старая калоша, по-моему, они хотят сбагрить ее какой-то греческой фирме. Я ни-и-когда не интересовалась его делами, но боюсь, что на этот раз ничего хорошего не получится. Скажи лучше, у тебя с ним были расхождения?

— Расхождения? Конечно, расхождения между его доходами и моими…

— Такой легкомысленный тон и именно сегодня вечером, когда застрелился красавец Ленц Цбраджен. Вчера после ленча ты, кажется, поспорил с Йоопом.

Памятуя о нашем огорчительном джентльменском соглашении, я спросил:

— Он тебе об этом рассказывал?

— Нет, но он, видимо, ужасно рассердился, хотя и старался подавить в себе злобу. На него это мало похоже, вообще-то он до невероятности вспыльчив. Помнишь, как он когда-то выстрелил в молодого Хаберцеттля перед нашей виллой в пригороде Вены?

— Ну вот мы и вернулись к теме «выстрел». Я при сем не присутствовал, но Карл Гомза в свое время рассказал мне все. В том числе и о районном инспекторе Гонсовиче, который положил дело ad acta.

— Удивительно, что ты помнишь фамилию инспектора…

— Я специалист по запоминанию фамилий.

— В двадцать шестом умер Оршчелски-Абендшперг, два года спустя я вышла замуж за тен Бройку, и в скором времени Йооп предпринял деловую поездку — отправился на Яву, где, кстати, жил несколько лет в детстве. В Вене был карнавал по случаю масленицы, и вот я решила дать бал на нашей вилле, недалеко от Сторожевой башни. Мы там только что поселились. Это был праздник для людей искусства, и пришли на него на-сто-ящие люди искусства, хотя там были также дамы высшего света, как баронесса Гепэн. Йооп протелеграфировал из Адена, что только через четыре-пять дней собирается быть в Вене. Разве я могла предположить, что он передумает и из Каира полетит самолетом в Триест?

— Стало быть, он все же «летучий голландец»?