Ульрих Бехер - Охота на сурков

Паретта, по прозвищу Фашист, вышел из кабины, а потом из зала почтамта, так и не заметив, что его разговор подслушивали. Я все еще ледал, пока меня соединят с Веной (на это нужно время). Перебирал в памяти все перипетии того давнего вечернего визита к частному детективу Лаймгруберу, в его контору на Юденплац.

« Тррребла, от меня не убежишь! Я тебя-все-равно-настигну!! Ты еще вернешься ко мне, старый фронтовой товарищ, вернешься живым или мертвым !!»

— Вена на проводе, пожалуйста, говорите.

Воспроизвожу телефонный разговор без сокращений.

— Алло! Алло?

Жирно-ноющий женский голос.

— Хайль Гитлер. Кому вы звоните?

— Будьте добры, позовите к телефону господина Лаймгрубера.

— Кто говорит?

— Князь Меттерних, — ответил я.

— Князь Меттерних?

— Да.

— Вот тебе на. А это говорит кухарка. Ганни.

— Скажите, госпожа Ганни, господина Лаймгрубера нет дома?

— Господин подполковник отбыл четверть часика назад в своем «мерседесе» ужинать.

(«Мерседес», подполковник, какое быстрое продвижение!)

— Ужинать? Так рано?

— У него важная встреча в «Греческом кабачке».

— Ах так… Я хороший знакомый господина подполковника, долго дозванивался к нему, все время было занято. Видимо, то был звонок из Швейцарии, которого мы ждали оба .

— Ничего не знаю. Пришла домой аккурат в ту минуту, когда господин подполковник садился в свою машину.

— Спасибо, госпожа Ганни. До свидания.

— Хайль Гитлер, сударь.

Я опять попросил телефонную книгу Вены, нашел номер телефона ресторана «Греческий кабачок» на Фляйшмаркте, заказал второй разговор с Веной.

— Ваш венский номер занят. Будете ждать?

— Да, буду.

Перебираю в памяти историю с похищением Якоба. Бертольд Якоб (фамилию Заломон он опускал) был социал-демократом, пацифистом, издавал в изгнании в Страсбурге бюллетень, специализировавшийся на публикациях о перевооружении нацистской Германии. Похитить его поручили предателю Гансу Губитману, который до 1933 года числился женевским корреспондентом центрального органа социал-демократической партии, берлинской «Форвертс». Губитман пригласил своего бывшего коллегу по редакции Якоба (лишенного гражданства в третьем рейхе) в Базель, наврав ему, что он, Губитман, будто бы может достать заграничный паспорт. Одиннадцатого марта поздно вечером они встретились в базельском кафе «Косой угол». Губитман заказал на двадцать четыре часа такси в Цюрихе и посадил за руль немца из Jlëppaxa. Такси с Губитманом и Якобом, промчавшись у Кляйнхюнинга мимо швейцарской таможни, влетело на территорию Германии. (Немецкий пограничный шлагбаум, который каждую ночь опускали, «случайно» оказался поднятым.) По этому поводу Требла сочинил балладу, тайком вывезенную из пересыльного лагеря Вальтендорф и опубликованную в Брюнне и в Санкт-Галлене. Баллада называлась «Печальная песенка о бедном Якобе и его Погубитмане».

— Вена! Восьмая кабина!

— «Греческий кабачок» у телефона, Хайль-Гитлер-добрый-вечер. — Я услышал приятно-услужливый голос венского официанта.

— Позовите, пожалуйста, к телефону господина подполковника Лаймгрубера.

— У господина подполковника заседание в отдельном кабинете.

— Извлеките его оттуда.

— Кто просит? Как передать?

— Князь Меттерних.

— Меттерних? Мое нижайшее почтение. Секундочку, прошу вас. Сейчас, прошу вас.

Я вспомнил вестибюль «Греческого кабачка», рельеф времен эпидемии чумы: юноша играет на волынке, его зовут «Милый Августин».

— У телефона оберштурмбанфюрер Лаймгрубер. С кем я говорю?

На месте старой раны во лбу у меня начала сильно пульсировать кровь.

— Красношелковый.

— Кто-о? Мне доложили, что звонит князь…

— Всего лишь маркиз. Быть может, из оперетты «Летучая мышь». Маркиз Летучая мышь.

— По-моему, вы перепутали номер. Черт возьми, так вас…

— Черт возьми, так вас…

Голос его внезапно стал угрожающим, приблизился, теперь я ясно слышал каждый звук, дважды он срывался и переходил на дискант.

— И у вас хватает нахальства так разговаривать со мной? Смотри, не расшиби себе ло-о-об! Я велю немедленно узнать какой но-ме-р соединился со мной…

— Соединился-присоединился. Тем временем вы с блеском провернули присоединение Австрии, пресловутый аншлюс, что касается расшибленного лба, расшибленного особым образом, то это у меня уже есть. Дырка, прелестно украшенная рубцами. Не будете ли вы так любезны вспомнить?

По тысячекилометровому проводу до меня донеслось осторожное пыхтение. После этого тон Лаймгрубера снова резко изменился, голос у него даже дрогнул, словно частный детектив ощутил радость и удивление.

— Тре-е-бла?

Я держал себя в руках с огромным трудом.

— Будьте добры, выслушайте меня, господин подполковник, соответственно оберштурмбанфюрер, не знаю уж, какое из своих званий вы предпочитаете?

Он опять заговорил с усталой любезностью, словно «человек усталой крови» Гофмансталя (вариант для радио), после чего у меня буквально забегали мурашки по коже.

— Оставь, брось это, дорогой мой. Оберштурмбанфюрер как раз соответствует подполковнику полиции. Спокойно, спокойно, можешь не звать меня на «вы». Несмотря на то что нас многое разделяет, мы остались старыми товарищами. Ведь правда? Правда? Где ты в данный момент обретаешься?

— Это ты наверняка знаешь лучше, чем я, старый товарищ.

— Позволь. Откуда я могу знать? Вот уж… подожди-ка… вот уж полтора года, как о тебе ни слуху ни духу.

— Ни слуху ни духу. Стало быть, реплика из эпохи Крестьянской войны… мм, обработанная молодым Гёте, которую я направил к тебе через Адельхарта Штепаншица, так и не достигла твоих ушей?

— Реплика-Гёте-Крестьянская война? Не имею ни малейшего понятия, на что ты намекаешь. Не видел Штепаншица уже очень давно. Понимаешь, в данный момент у меня дел по горло.

— Понимаю.

— Ходят слухи, что ты обретаешься в Швейцарии.

— О чем еще ходят слухи, старый товарищ? О том, что красношелковый Требла проходит курс лечения от сенной лихорадки в Энгадине? Между прочим, это навряд ли первый телефонный разговор, который ты сегодня ведешь с Энгадином.

— На что ты опять намекаешь? Не пойму.

— А вот на что, незадолго до того, как ты отбыл на своем «мерседесе» с Порцелангассе, ты выслушал донесение по телефону из Санкт-Морица? Я не ошибся?

На несколько секунд воцарилось молчание, потом что-то щелкнуло и в миллионнометровый телефонный кабель включился безличный женский голос, говоривший по-немецки без малейшего акцента.

— Вы еще разговариваете с Веной?

— Да, — ответил я; в трубке что-то снова щелкнуло, и я услышал громкое сопение и смех Лаймгрубера.

— Ххо-ххо-ххо, как ты узнал, что я сижу в «Греческом кабачке» и езжу на «мерседесе»?