Ульрих Бехер - Охота на сурков

Я не принадлежу к числу людей, вызывающих сострадание (насколько я знаю!); даже в самые трудные минуты жизни меня не причисляли к тем, кто достоин сожаления. Тем не менее Вильма и Эрентраут — vulgo, то есть в просторечии Трудль — выражали мне свое сочувствие; чем больше они накачивали свои относительно крупные и упитанные тела исконно польским напитком «контушовска», тем более сострадали мне; сострадали совершенно непрофессионально (в сочельник — грех работать!). Почему же? Во-первых, потому, что этот вечер я проводил вне семьи, хотя, в сущности, я парень что надо. Это уже, во-вторых. А в-третьих, потому что посреди лба у меня красовалась такая тро-га-тельная метка.

— Может, ты схлопотал ее совсем недавно в Испании? — осведомилась Вильма.

— Ах, оставь, — нравоучительным тоном заметила ее коллега. — Сразу видно! Сразу видно, что блямба куда старше. Может быть, он заработал ее во время мировой войны.

Вильма:

— Нет, для этого он слишком молод.

— Может, он попал на войну сосунком. — С этими словами толстуха Эрентраут влепила мне смачный поцелуй в середину лба. И поскольку помада у нее не была химической и несмываемой, порыв Эрентраут вызвал в баре «Осирис» на Наглергассе веселый смех. В многочисленных висячих зеркалах при зеленоватом мигающе-мерцающем свете я увидел, что на лбу у меня появились пятна от помады в виде «входного отверстия» пули, словно я был актером, играющим в «пьесе ужасов». Кровавоустрашающий грим! Кукольный театр на Монмартре…

До моих ушей донеслось тончайшее, еле слышное жужжание. Оно шло с юго-восточной вершины, с Бернинского перевала; даже совершая свой слепой полет, я мог определить направление, так как знал, куда идет дорога через Сан-Джан; потом в несколько замедленном темпе раздалось более густое гудение (уже близко), оно становилось все громче, это опять же не была грузовая машина. А такой же автофургон! Черт возьми, то-о-о-лько не-е-е это-о-о. Но он уже несся мне навстречу, несся вихрем. Похоже на свист гранаты — рруммм-уииии; мощные фары высветили две гигантские световые трубы (казалось, что ровная лепта дороги приподнялась). На этот раз я отскочил направо, встал за тумбу. И на этой второй огромной машине, наверно покрытой голубым лаком, над кабиной водителя торчали кверху и устремлялись вперед оленьи рога, рога матерого оленя, а может и молодого. Видимо, водитель заметил меня, он слегка притормозил, но потом опять дал полный газ, и серо-голубое животное с ветвистыми рогами пронеслось мимо; при бликах фар я сумел прочесть: «ИНСТИТУТ ЗООЛОГИИ КА…», а чуть позже проводил взглядом освещенный задним светом женевский номер.

Как тут не вспомнить, что в таких случаях дед Куят говаривал; «Дела как сажа бела». (Неужели все и дальше будет идти также? Вернее, неужели я и дальше буду идти и идти до конечной бесконечности… поскольку с бесконечностью, согласно теории Эйнштейна, произошла осечка… Неужели через неравные промежутки времени мимо меня будут все снова и снова вихрем проноситься голубоватые автофургоны с надписью «ИНСТИТУТ ЗООЛОГИИ КАРУЖА», фургоны, вооруженные гигантскими оленьими рогами? Это было бы новым вариантом Дантова ада !! )

…Итак, то было последнее рождество в первой Австрийской республике, а может… праздник египетского бога солнца Осириса, а может, персидского бога солнца Митры или же древнегерманский праздник, праздник зимнего солнцеворота…

И тут я услышал, тут я услышал все снова, звук начал приближаться в третий раз, он опять шел с Бернинского перевала — с Мортерача; жужжание то замедлялось, то снова усиливалось, особенно когда этот стрекот-рокот поднимался на октаву выше… По шоссе мчалась не легковая и не грузовая машина, а нечто среднее: автофургон. Какой ужас! Как ужасно, если и на нем окажутся рога матерого оленя. Но даже если над водительской кабиной будут торчать всего лишь рожки серны, похожие на зубчатую тень, то и тогда это будет катастрофа. Нет у меня больше душевных сил.

Автофургон (или какая-то другая машина) с гудением приближался, и его мощные фары на миг изобразили на шоссе через Сан-Джан нечто вроде помоста из яркого белого света. В отличие от двух предыдущих машин водитель этой машины неожиданно переключил фары на ближний свет, и фургон решительно замедлил ход, хотя шел со скоростью сто километров в час (приблизительно); видимо, это произошло из-за меня, совершенно одинокого путника; не знаю только, чем я был обязан такой чести — тем, что меня решили опекать или хотели допечь. Несмотря на дальний прицел этих действий и соответственно ближний свет, я все же успел прочесть надпись: «ИНСТИТУТ ЗООЛОГИИ КАРУЖА». Однако самое важное было вот что:

Над крышей кабины не торчали оленьи рога.

И еще: в первый раз я различил неясные очертания водителя, увидел руку, которой он, оторвав ее от руля, коротко взмахнул в знак приветствия. (Я ответил на это приветствие.) Подумай только, на дороге через Сан-Джан тебя приветствовала чья-то неясная тень, человеческая тень.

Теперь я уже не мог назвать это слепым полетом — да и на горизонте загорелись первые огоньки, — я был близок к цели. Но как ни странно, огоньки вызвали у меня смешанное чувство: надежду и и то же время какую-то неловкость; пробираясь в почта полной темноте и ощупывая дорогу собственными подошвами, я держался уверенней.

II хотя я знал теперь, что скоро добреду до развилки, от которой отходит дорога к вокзалу (не такая уж короткая), но ошибся примерно метров на сто. К тому же гул нового фургона зоологического института Каружа, мчавшегося на полной скорости в сторону Сан-Джана, и журчание Флацбаха, который опять был где-то близко, заглушили приближавшийся дробный стук какой-то машины. И вдруг совершенно внезапно в нескольких метрах от меня, на развилке, зажглась фара; казалось, яркий свет выбился прямо из преисподней, вспыхнула одна фара, яркая-преяркая; стало быть, передо мной стоял мотоцикл, и он не загасил свет, а, напротив, включил его. Меня ослепило отвратительное круглое солнце.

Я ужасно испугался.

Вернее сказать, несколько секунд ощущал ужасный испуг.

Итак, они явились! На тарахтелке Паретта-Пикколи, на мотоцикле с коляской мощностью в двадцать с лишним лошадиных сил. Двое Губитманов (случай Якоба!), Двое Белобрысых, ни один из которых не был немым.

«Вальтер» был со мной, я держал его наготове со взведенным курком. И, напрягая голос, старался перекричать взвывший мотоцикл:

— Ну идите же, идите, Губи… Погубитманы, где вы там, я вас жду !

Клаксон мотоцикла запищал фальцетом, я разглядел, что мотоцикл без коляски и что его водитель был в единственном числе; он ехал от вокзала по шоссе и зажег фару лишь тогда, когда перед ним нежданно-негаданно выросло нечто похожее на ночной призрак. А именно я.