Генри Хаггард - Элисса

Итак, Сциллы я избежал, но тут же передо мной распахнулись челюсти Харибды. Услышав, как упал слон, я посмотрел вокруг. Прямо передо мной, шагах в пятнадцати, стояли два других. В ту же секунду с невероятной скоростью они ринулись ко мне — с двух разных сторон. Времени хватило только на то, чтобы защелкнуть стволы, вскинуть ружье и, почти не целясь, выстрелить в голову тому, который был ближе.

У африканских слонов, как вам известно, череп не вогнутый, а выпуклый, поэтому так стрелять рискованно, а главное, совершенно бессмысленно. Пуля застревает в кости, и только. Но есть на голове одна точка, и если пуля попадает в нее, то через какой-то канал, видимо ноздревой, проходит в мозг. На этот раз так и случилось: пуля попала в роковое место около глаза и проникла в мозг. Огромный слон рухнул как подкошенный. Я обернулся и очутился один на один с третьим, слоном-гигантом, которого ранил два дня назад. Он был почти рядом, и в тусклом свете луны возвышался надо мной как башня. Я вскинул ружье и нажал на спуск. Но выстрела не было. Тут я вспомнил, что ружье было на предохранителе. Пружина замка немного ослабла, и несколько дней назад, когда я охотился на антилопу-канну, левый ствол случайно выстрелил при отдаче правого ствола, так что я решил держать его на предохранителе, пока оно мне не понадобится.

Я отчаянно рванулся вправо и, несмотря на поврежденную ногу, прыгнул так, что позавидовал бы любой спортсмен. Но главное — я прыгнул вовремя, поскольку, еще находясь в воздухе, почувствовал сильнейшей порыв ветра от взмаха огромного хобота. И я бросился бежать со всех ног.

Я бежал, но ружья из рук не выпускал. Я рассчитывал, если в такой ситуации вообще уместно говорить о каких бы то ни было расчетах, нырнуть, как кролик в нору, в тот самый проход, по которому вышел на поляну, надеясь, что в неверном свете луны слон потеряет меня из виду. Я стремглав пересек поляну. К счастью, из-за раны слон не мог бежать быстро, но, несмотря ни на что, двигался с той же скоростью, что и я. Я не мог увеличить разделявшее нас расстояние ни на дюйм, и между нами по-прежнему оставалось около трех футов. Мы уже были на другой стороне, и мне хватило одного взгляда, чтобы понять — я не рассчитал и пролетел мимо тропинки. Вернуться на нее теперь было невозможно — мне пришлось бы бежать прямо на слона. Оставалось одно: я метнулся в сторону, как загнанный заяц, и побежал вдоль поляны, ища глазами какой-нибудь просвет, куда можно было скрыться. Это дало мне небольшой выигрыш во времени, потому что слон не мог развернуться так быстро, как я. Но никакого просвета не было, заросли стояли стеной. Мы бежали по краю, и слон снова нагонял меня. Он был уже в шести футах, и когда затрубил, а вернее, взревел, я почувствовал на спине его свирепое горячее дыхание. Боже мой! Какой это был кошмар! Мы пробежали три четверти окружности, и в пятидесяти ярдах передо мной оказалось единственное на этой поляне высокое засохшее дерево, на которое перед этим слон опирался. Я рванулся к нему, это была последняя надежда на спасение. Но, хотя я и летел как ветер, мне показалось, что, пока я добрался до него, прошла целая вечность. Схватившись за ствол, я с размаху обогнул дерево и оказался прямо перед слоном. На стрельбу времени не было, я только успел взвести ружье и отпрыгнуть назад и в сторону.

Слон был уже рядом. Раздался страшный треск: это он сшиб дерево лбом. Оно переломилось как морковка, дюймах в сорока от земли. Меня слон, к счастью, не задел, но одна сухая ветка ударила в грудь и сбила с ног. Я упал на спину, и слон проскочил мимо. И вот тут, видимо, сработал инстинкт — я одной рукой поднял штуцер и нажал на спуск. Как я обнаружил впоследствии, пуля попала ему между ребрами. Когда в таком положении стреляешь из тяжелого штуцера, отдача бывает необычайно сильной: рука вывернулась, приклад ударил в плечо и в шею, и на какой-то момент меня словно парализовало, даже ружье выпало из руки. А слон продолжал надвигаться. Он прошел шагов двадцать и внезапно остановился. У меня мелькнула мысль, что он собирается прикончить меня, но даже перспектива неминуемой и ужасной смерти не могла заставить меня пошевелиться. Я был совершенно без сил и не мог двинуть ни рукой, ни ногой.

В каком-то тумане, почти безразлично, я наблюдал за ним. Он ненадолго застыл, протрубил так, что отозвалось небо, и медленно, с достоинством опустился на колени. Тут я потерял сознание.

Когда я пришел в себя, то по положению луны догадался, что пролежал без чувств около двух часов. От росы я насквозь промок и дрожал как осиновый лист. Сначала я не мог понять, где нахожусь, а потом, подняв голову, увидал очертания стоящего на коленях слона шагах в двадцати от меня. Тут я все вспомнил. Я медленно поднялся, и меня охватила такая страшная слабость — результат перенапряжения, — что я чуть было снова не потерял сознания. Когда мне стало легче, я принялся обдумывать происшедшее. Два слона, насколько я знал, были убиты, а вот третий? Он лежал в царственной позе на залитой луной поляне. Я только не мог понять, был он мертв или просто отдыхал? Я перевернулся на живот, зарядил штуцер и с трудом прополз несколько шагов. Луна светила ярко, и я разглядел его глаз, открытый и выпуклый. Я снова лег на землю и стал ждать. Веко было неподвижно, как и все огромное тело, как хобот, ухо, хвост — полная неподвижность. Мне стало ясно, что он мертв.

Я подошел к нему, все еще держа ружье наготове, пнул его ногой и тут подумал, что, сложись все иначе, и силу его ноги на себе вполне мог бы почувствовать я. Он не шелохнулся, он и вправду был мертв, хотя я так по сей день и не знаю, что было причиной: моя последняя, пущенная наугад пуля или сильнейший удар о дерево. Как бы то ни было, он лежал передо мной, прекрасный и холодный, коленопреклоненный, как, наверное, сказал бы поэт. Думаю, я и вправду никогда в жизни не видел ничего более величественного, чем это огромное, освещенное луной животное, застывшее в объятиях смерти. Я стоял и любовался им и от всего сердца благодарил Бога, что остался цел, но вдруг опять почувствовал ужасную слабость. Поэтому, решив не осматривать двух других слонов, я побрел назад, в лагерь, и через какое-то время благополучно добрался до него. Все спали. Я не стал никого будить и, сделав добрый глоток бренди, сбросил куртку, башмаки и вскоре заснул. Когда я проснулся, было уже светло, и сначала я решил, что, подобно библейскому Иосифу, видел сон. Но, повернув голову, мгновенно понял, что все произошло наяву, так как шея и лицо у меня страшно болели от удара прикладом, и малейшее движение причиняло нестерпимые мучения. Минуту или две я лежал в изнеможении. Гобо с другим туземцем, завернувшись в одеяла, как пара монахов, сидели на корточках у разведенного огня — утро выдалось промозглым — и, полагая, что я еще сплю, мило беседовали.