Вадим Нестеров - Люди, принесшие холод. Книга 1

Проблема не только в том, что собираемая мозаика бесконечна, она уходит за горизонт во все стороны, и мы сами зачастую не знаем, в каком направлении отправит нас завтра особо удачно сложившийся кусок. Нет, мы, естественно, знаем, кто еще из коллег бродит в окрестностях, «сидит на этой же теме», и, конечно же, внимательно следим за их публикациями, чтобы вовремя добавить собранные ими большие куски в собственную необъятную картину. Иногда происходят и случайные встречи, и на какой-то делянке мы вдруг сталкиваемся с коллегами, которых это ежедневное бродяжничество в прошлых веках завело сюда совсем от другой проблематики.

Но всегда есть одна проблема. Проклятая и не решаемая проблема историков — мозаика эта никогда не бывает полна. В ней всегда дырки, всюду проплешины, закрыть которые нельзя. И нам, описывая общую картину, приходится закрашивать эти белые пятна собственными домыслами, логичными предположениями, чем-то, что, на наш взгляд, там было. Или должно было быть.

Сложность в том, что обычно в этих дырках скрывается самое интересное, то, что невозможно обойти, рассказывая о прошлом. Например, Петр Первый не вел откровенных дневников и нам никогда не найти документа-исповеди, в котором бы он собственноручно написал: «Все свои реформы я затеял потому, что…». Никто, кроме него, не знает доподлинно, почему он «Россию поднял на дыбы», не знает и не узнает никогда. Это классическая «дырка», «проплешина», «белое пятно». Нам ее не заполнить, можно только «закрашивать» эту дырку, то есть предполагать и спорить о том, чьи предположения лучше.

Одной из самых обидных дырок, заполнять которую практически нечем, является психология тогдашних людей, их, грубо говоря, оживление. Мы более-менее знаем, ЧТО они делали, но ПОЧЕМУ они это делали, мы (по крайней мере, в истории XVIII века) можем только предполагать. И непреходящая ценность полевого дневника Тевкелева именно в том, что Тень пересказывал все происходящее с ним очень подробно, не ленясь фиксировать не только события, но и разговоры и диалоги. И постепенно, стоит лишь приноровиться к языку XVIII века, с этих страниц под масками исторических персонажей проступают живые люди — с их сомненьями и враньем, долгим наблюдением за чужаком, спонтанными откровениями с ним же, страхом за собственную шкуру и преодолением этого страха, жадностью, завистью и тут же благородными порывами и столь редким во все времена человеческим умением подставить себя под удар «за други своя».

По сути, дневник Тевкелева — это готовая повесть, которую мне очень бы хотелось пересказать подробно, но придется ограничиться в лучшем случае объемом большого рассказа. Но пересказать придется, просто потому, что этот дневник, по большому счету, и есть вся имеющаяся у человечества информация о начале присоединения казахов к России, никаких других источников просто не существует. Поэтому не удивляйтесь столь редкому для исторических описаний изрядному психологизму действий персонажей — это не выдумки историка, это сбереженная временем правда одного из действующих лиц [98] Здесь и далее все цитаты из дневника Тевкелева приведены по изданию: История Казахстана в русских источниках XVI–XX веков. Алма-Ата. 2005. Т.3. .

Вот теперь, наконец, продолжим рассказ о приключениях нашего героя.

Посольство Тевкелева началось… Началось странно. Пожалуй, именно это слово уместнее всего.

Нет, поначалу как раз все было как обычно. В двух верстах от лагеря русского посланника встретили, заселили в юрту, поставленную — для почета — неподалеку от ханской. Взяли в ханский табун для сохранения всю посольскую живность: 200 лошадей и 12 верблюдов. И даже в почти мгновенном появлении в юрте у Тевкелева русского пленника (Яков, Прокофьев сын, прозванием Волдырь, уроженец Яицкого городка, служивый казак, в 1731 году в июне послан с Яика с письмами на Самару, не доезжая, полонен, жил в Киргис-кайсацкой орде у киргисца Конака) не было ничего необычного — к кому еще бежать русским пленным, как не к русскому посланнику?

Странности начались чуть позже — когда Тевкелев обнаружил, что к его юрте приставлен караул, а встретиться с ханом нет никакой возможности — караул и приставлен был для того, чтобы исключить всякое их общение до оглашения гостем грамоты русского Белого царя. Слава богу, караул был не очень строгий (тогдашние казахи и дисциплина — вещи, если и не взаимоисключающие, то плохо сочетающиеся) и прибывшие с Тевкелевым башкиры свободно сновали туда-сюда. Опытную Тень не надо было учить оперативной работе, и вскоре двое самых толковых башкир, Таймас-батыр и Кидряс, были отправлены к хану. Вскоре Кидряс вернулся и передал на словах от хана следующее: встретиться надо обязательно, без этого все пропало, поэтому пусть русский посланник переоденется в «худое платье кайсацкое», выберется из юрты и придет в тайное месте в степи, Кидряс отведет.

Пришлось нашему герою снимать мундир с блестящими пуговицами и облачаться в засаленный халат и драный малахай. Через караул прошли без сучка без задоринки, благо руки работу помнят. Через несколько часов переводчик, оставив с лошадьми верных Таймаса и Кидряса, уже стоял лицом к лицу с явно встревоженным ханом. Встревоженным настолько, что — небывалое для Степи дело — Абулхаир обошелся без долгих приветствий, расспросов и предисловий, а сразу перешел к делу. И честно признался, что полученное в Петербурге прошение о вступлении казахов в русское подданство — никакая не общая воля степного народа, а филькина грамота. Прошение он написал сам, не поставив в известность не только всю казахскую верхушку, но даже многих из своего ближайшего окружения. Поэтому прибытие русского посланника для приведения их под руку Белого царя стало для казахов громом с ясного неба. Теперь народ ропщет, люди взвинчены и злы, и последствия могут самыми неприятными.

— Что значит «самыми неприятными»? — отбросив политесы, напрямую спросил ошарашенный Тевкелев.

— После общего курултая [99] Курултай — у монгольских и некоторых тюркских народов так называется съезд представителей различных родов для решения важных вопросов. тебя убьют точно. Меня — скорее всего, — честно ответил хан.

— Зачем ты это сделал? — только и мог спросить Тевкелев. И его можно понять. Бог с ним, с посольством в Петербург, но ведь когда русский посланник уже был в Уфе, Абулхаир-хан прислал ему еще одно письмо, где не только подтверждал, что все казахи только и мечтают о российском подданстве, но и заверял, что ханы Бухары и Хивы, правители Ташкента и Туркестана — все они признают власть Абулхаира и, как и он, очень хотят податься под руку русской императрицы. А на деле, как выяснилось, хан не может контролировать даже старшин своего жуза.