Август Цесарец - Императорское королевство

Я хотел бы упиться любовью чистой, а вокруг меня сплошная грязь, да и я не тот, каким хотел быть. Женщины, прочь от меня, прочь от меня, призраки, влекущие в пропасть! Короли мертвецов терзают тело Хорватии. Надо их свергнуть с престола, воздвигнутого на костях! Смотри-ка, они против моего помилования, они жаждут моей смерти, чтобы присвоить себе страховку. И ты, Франё, среди них. Я ждал тебя ночью. Я ждал тебя, как луч света, а ты принес темноту. Что вы замышляете с этим директором Рашулой? Уж не мне ли вы готовите западню? С того дня, когда я тебя увидел здесь, обнажилась вся твоя подноготная, черное твое нутро. Я знаю, всю Хорватию ты хотел бы взять под свою опеку, хотел бы диктовать ей свою волю. А меня не возьмешь! Как прежде, так и теперь я заявляю — нет! Моим опекуном будет другой, ты пока не знаешь, это — император! Он возьмет меня под свою защиту. Кто? Неужели император?

Каким застывшим было его лицо, как из красного воска, и как холодно смотрели на меня его глаза! Два шага разделяло нас — страшное, огромное расстояние! Как будто мы пришли из разных миров! И конечно, он меня не слышал, не понимал, я был для него чем-то вроде придворного шута. Дзинь-дзинь-дзинь, звенят колокольчики, а это звенели его шпоры. Ха-ха-ха, император будет моим опекуном!

Что ты, Пайзл, думаешь об императоре? Ты можешь не отвечать как политик. Но иначе не умеешь. Хорошо. Тогда вообрази, что твои политические цели могут осуществиться и без императора и вопреки императору. Остался бы ты и в этом случае лояльным? Нет. Ты ведь мне сам об этом сказал. Но против него ничего сделать невозможно — согласились мы. Каждый, даже малейший шаг к свободе лежит через поклон трону. Но ты так низко поклонился, что уже простерся перед ним, а свобода далеко за троном плачет в оковах.

Тебя интересует, что я думаю об императоре? О, всех нас, когда мы были податливы, как воск, учили, что император превыше всего. Волшебный замок и сказка тысячи и одной ночи, мягкое, доброе сердце — вот чем был для нас император. Что я думал о нем, когда желторотым кадетом стоял в строю и в упор смотрел на него? Это было на каком-то параде. О, Франё, ты не ведаешь, что такое парад, когда ты песчинка среди тысяч. Трубят трубы, грохочет артиллерийский салют, люди, словно тысячи свечек, кучка блестящих генералов и наш полковник Гомбос, напряженный и нервный, тот самый полковник, который всегда смотрел на меня горящим взором, казалось, в нем отражалось пламя сожженных вами по случаю прибытия императора флагов. {9} 9 …пламя сожженных вами по случаю прибытия императора флагов. — В 1895 г. во время посещения Хорватии Францем Иосифом учащиеся и студенты в знак протеста против режима бана Куэна Хедервари (1883–1903) и проводимой им политики мадьяризации сожгли на главной площади Загреба венгерский флаг. И вот теперь император прибыл, и все сделалось странным, таинственным, все заледенело, подавляя дрожь, и словно в неземном сиянии предстал император перед полковником и прицепил ему на грудь орден. И я смотрю на это и кричу вместе со всеми: «Да здравствует император!» Я приветствовал императора. Но что я тогда чувствовал? Какая тоска и отчаяние охватили мою душу, когда я увидел, как император награждает того, кто ненавидит меня и мой народ! Нельзя одновременно служить императору и народу, вот что!

Но чтобы служить народу, нельзя трогать императора. Ну хорошо. Для народа я анархист, для императора — лояльный гражданин. На пути народа к свободе император для меня как скала, которую невозможно сокрушить, следовательно, ее надо обойти. Обходный маневр — вот моя лояльность. И только это?

О, страшным он мне кажется и бесчувственным, как будто он из железа, он строг с моим народом, как фараон с израильтянами. Я должен его ненавидеть, но кровь веков пульсирует в моих жилах, голос веков говорит: отдай кесарю кесарево, и все эти века свидетельствуют: нельзя дать народу, если даешь кесарю. Но не отдал ли ему народ себя сам? Поэтому отдаю себя и я. Да здравствует император, дзинь-дзинь-дзинь! Я не стану придворным шутом. Да здравствует народ! Нет государя, который не мог бы быть достойнее, но лучше всего, когда нет никакого!

Но он меня помилует, и я окажусь на свободе вместе с тобой, Франё. И ты выйдешь на свободу, да, ты сказал это вчера вечером. О, как это дивно и как Елена обрадуется! Может, тебя уже нет здесь, может, тебя еще вчера выпустили? Ты и вправду пришлешь ко мне Елену, как обещал? Вчера, когда она была здесь, я слышал ее смех, доносившийся со двора, она звала меня, хотела меня видеть, а ты меня не мог найти. Думаешь, я этому верю? Она забыла меня, и это мне причиняет боль. О, скажи ей, пусть придет. Я не хочу, чтобы мы ссорились. Нам всем нужно помириться и сдружиться, тогда мы будем сильны, я выйду на свободу, и все мы начнем новую жизнь, ты с Региной, ха-ха-ха, еще сегодня, еще сегодня! И новую партию создадим, антиреспубликанскую, радикальную, рабочую. Знаешь ли ты, Франё, наших несчастных шахтеров в Загорье? Они работают под землей, солнце не проникает к ним. Все мы под землей, в темноте, солнца нам нужно, и солнца, и света, и воздуха — свободы, ха-ха-ха!

Смеется Петкович, а мысли скачут и путаются в голове, опережают одна другую. Много темных теней трепещет в его душе, и в то же время странная, солнечная веселость звенит в мышцах. Как прекрасно отказаться от всех привилегий и быть братом всем людям! Но как? Что это было прошлой ночью? Кто-то стучал в его дверь. Ах, да, это убийцы, убийцы, и среди них был король мертвецов Рашула, но они вынуждены были уйти ни с чем, потому что их упредило императорское помилование. Потом утром к нему в камеру пришел шпион, назвавшийся Юришичем. Несчастный, хотел узнать, о чем он разговаривал с голубями, хотел подсмотреть, что написано на бумажке, которую он привязал на шею белому голубю. А написал он привет Регине Хорватской и пустил его, и сейчас, конечно, этот голубь далеко в пути, кружит над всей Хорватией и полетит по Балканам, как мироносец, неся привет сербам и болгарам.

А его, Петковича, каждую минуту может позвать начальник тюрьмы или следователь. И скажет: «Простите, господин Петкович (благородный Петкович, уважаемый господин следователь, я анархист, но и анархиста Кропоткина всегда называли князем {10} 10 …но и анархиста Кропоткина всегда называли князем… — Петр Алексеевич Кропоткин (1842–1921) — один из главных деятелей и теоретиков анархизма — родился в княжеской семье. ), простите, что мы вас держали в тюрьме. Это была ошибка. Мы и сами никогда не верили, что вы кого-то обманули. Ошибка, знаете, столько работы, мы приняли вас за другого человека, которого зовут так же, как и вас. Вы свободны». — «Пожалуйста, пожалуйста», — поклонится Петкович, и сейчас, во дворе, он, улыбаясь, склоняется в легком поклоне. «Так вы говорите о человеке, которого зовут так же, как и меня? Существует, стало быть, кроме меня, еще один Марко Петкович? Это удивительное открытие! Мне и самому всегда казалось, что их двое. Но прошу вас, что вы сделали с тем, вторым? Меня это очень интересует, потому что, знаете ли, все говорят, что он сумасшедший. Сумасшедший Марко называют его, безумец, юродивый, ветреник. Оскорбительно и печально, не правда ли? И сумасшедший дом ему сулят, ха-ха-ха! Значит, хотите упечь его в сумасшедший дом? Только не вздумайте и на сей раз перепутать и сделать со мной то, что намереваетесь сделать с ним: вместо того чтобы выпустить меня на свободу, упрячете в сумасшедший дом. Это был бы обман, а я никого не обманул, даже по легкомыслию — никого. Только вам я никогда не скажу, что произошло на самом деле. У меня были деньги в банке, и я с полным основанием мог дать хозяину ресторана чек, но прежде Пайзл без моего ведома снял деньги с моего счета — взял взаймы, просто взаймы, — естественно, хозяин ресторана не смог оплатить чек в банке. Но это вас абсолютно не касается. Мы будем разговаривать о других вещах, когда пожалуете ко мне в Безню. Не навестите ли вы меня? Итак, до свидания, господин следователь, до свидания в Безне!»