Дмитрий Абрамов - Ордынская броня Александра Невского

Не прошло и часа, как козельские и стародубские кмети уже погнали своих коней по спуску холма в низину, разделявшую враждующие стороны. Спуск и низину прошли наметом. На подъеме кони пошли медленнее под всадниками в тяжелых доспехах. Конный волынский полк, стоявший на подъеме — ближе к вершине холма, пустил стрелы. Однако стрелы, ранившие нескольких коней, не остановили черниговцев. Волынцы, меньшие числом, не дожидаясь соступа, стали поворачивать коней и уходить по противоположному спуску холма к дороге. Звон оружия, яростные крики, ржание лошадей были уже слышны за холмом. Когда Горислав во главе козельского стяга доскакал до вершины, то увидел, что волынцы отступают вдоль дороги с остальной частью вражеской рати. Там на дороге уже кипела и близилась к завершению скоротечная сеча между черниговским войском, киевлянами и галичанами. Охваченные с десного плеча, вражеские полки уходили по дороге на запад.

Прошло еще десять дней. Князья Владимир Рюрикович и Даниил Романович отступали со своими полками. Черниговцы уже разорили Болоховскую и Бельзскую земли и вошли в Галичину. Близко, в нескольких часах конного пути был Днестр. На правобережье реки стоял град Звенигород, к которому стягивались пешие полки и ополчения из Галича, Коломыи, Василева и городов Понизья. Но где-то у верховьев Южного Буга в помощь черниговским полкам подходило войско северского князя Изяслава, приведшего с собой на Русь половецкую орду. Положение киевского князя было тяжелым. Войска отступали и были сильно утомлены.

Князья Владимир, Даниил и Василек собрались на совет со своими боярами в шатре киевского князя. Владимир Рюрикович был сильно озабочен и нахмурен. В его серых глазах светились неуверенность и тревога. Даниил также был серьезен. Враг уже вошел в пределы Галицкой земли, и это грозило ему утратой родной вотчины. Предстояло решить, переправлять ли пешие полки через Днестр и драться на левом берегу реки или отвести конные полки за реку и встретить врага на правобережье. Первоначально галицко-волынский князь предложил драться за переправы, чтобы не пустить врага далее в глубь своих владений. Но князь Владимир и боярин Мирослав — дядька Даниила стали упирать на страшную усталость войск и недостаток продовольствия. Даниил согласился отступать за реку.

Уже после переправы разговор вновь пошел о том, где встречать врага. Со слов князя Владимира и Мирослава выходило, что и в поле галицкие, волынские и киевские вои не смогут разгромить врага. По сведениям сторожи, у противника воев было почти вдвое больше, чем у Даниила и Владимира. Кроме того, и черниговская и северская рати были сплошь конными, как и половцы. Явно было и то, что и киевский князь и боярин Мирослав боятся открытого столкновения с черниговскими, северскими полками и половецкой конницей. И Владимир Рюрикович и Мирослав предлагали войти с войском в Звенигород и укрываться за его стенами. Это было уж совсем не по душе Даниилу Романовичу. Весь его жизненный, воинский опыт, чутье подсказывали, что подобные действия ведут к неизбежному поражению. Мало того, запереться в граде и сесть в осаду означало отдать всю свою вотчину на растерзание ворогу. С этим он смириться не мог. Обвинив киевского князя и боярина в малодушии, Даниил стал упрекать Владимира и в том, что тот необдуманно ввязался в войну с Михаилом Черниговским, да еще вовлек и его. Но коль уже случилось биться с ворогом, то биться нужно до смерти, защищая свое дело. Воин, вышедший на брань, должен победить или пасть. Потому Даниил предлагал встретить врага у стен Звенигорода в поле. Благо и пешего ополчения подошло к городу тысячи четыре. Даниила поддержал брат Василек, а князь Владимир и боярин Мирослав, пристыженные галицким князем, согласились встречать ворога у стен Звенигорода.

Черниговские, северские полки и половцы быстро «перелезали» Днестр в нескольких местах. В небольшой приречной долине у стен града, стоявшего на высоком береговом мысу, их ждали конные и пешие рати киевской и галицко-волынской земли.

Княжий детский Горислав вел козельский стяг на левом плече черниговского войска. Рядом, ошую шли на рысях кмети Воротынского и мценского стягов. В двух полетах стрелы от врага конные отряды черниговцев остановились. Перед ними плотными рядами стояли рати Галицкой земли. Еще далее, где-то на расстоянии двух поприщ, возвышались на холме рубленые стены града. Слышно было, как там звенели церковные била и, верно, служили молебен. Вражеская пешая рать, стоявшая супротив козельского стяга, казалось, была потемнена и грозно молчалива. Тысячи копий, еще поднятые вверх, колыхались. В задних рядах рати происходило движение. Видимо там строились и готовились к соступу лучники.

Горислав ждал, что вот-вот раздастся троекратный звук рога и их стяги будут брошены против пешей рати, которая, упрется в землю ногами и, выставив копья, будет драться и стоять насмерть. Не любил Горислав биться с пешцами, построенными плотными рядами. Хорошо понимал, что тем не убежать от конницы, и они будут стоять в брани долго и упорно, истекая кровью и до изнеможения сил. В душе детский сильно волновался за исход боя, волновался за жизнь многих своих земляков, да и за свою не меньше. Смутное чувство неправедности этой войны и кровопролитья, затеянного князьями, томило душу Горислава. Потому он был скуп на слова, серьезен и казался злым. Путята подъехал к детскому и о чем-то заговорил. Но Горислав лишь отмахнулся рукой, мол потом переговорим, и продолжал внимательно всматриваться вперед в ряды вражеской рати. Сигнала к соступу все еще не было слышно. Время мучительно и медленно тянулось. Волновались кмети. Тревожно ржали и фыркали кони. Но вот тишину рассек лихой посвист. Гулкий стук тысяч лошадиных копыт, ржание коней, гиканье степняков огласили долину. Горислав посмотрел одесную, и увидел, как немного ниже их отряда, в долине, половецкая орда пустила коней наметом в сторону вражеской рати. Кони, разогретые всадниками, бешено неслись, разбрызгивая придорожные лужи. Грязь ошметками летела из-под копыт. Половцы натягивали тетивы луков и целили в ворога. Кто-то уже оголил кривую саблю, мерцавшую тусклой синевой и крутящуюся на ременной петле у запястья десницы.

Половецкий напуск в начале сечи был совсем не по душе Гориславу. На всю жизнь запомнил он, как половцы, опрокинутые татарами на Калке, бежали вспять и смешали ряды русских полков. Детский зло сощурил глаза, и шрам на его лике побагровел. Перекрестясь, он молча наблюдал за ходом событий, уже готовый к любому исходу. Презрительно плюнул через плотно сомкнутые уста и почти неслышно отматерил черниговских воевод. Было видно, что и Путята тоже сильно взволнован, ибо он что-то громко сказал, обращаясь к детскому, ударил себя десницей по бедру и покачал головой. Однако гул нарастающей сечи не позволил Гориславу услышать слова товарища. Щуря серые глаза, детский внимательно следил за тем, что делается там, впереди и одесную, где уже с криками, ржанием, гиком и звоном и громом соступили ратные. Он видел, как половцы осыпали пеших галичан сотнями стрел, но и им досталось. Кто выпал из седла, а кто и повис на стременах, побитый стрелами. Затем ухо его четко различило треск и ломление копий. Сшибка началась. Сабельный сполох и скепанье секир о доспехи перекрыли ржание раненых коней и крики людей. Половцы не повернули вспять, и их лучники из задних рядов продолжали осыпать галицкую рать стрелами. Горислав вновь осенил себя крестным знамением и, успокаиваясь, оборотился на восток. Там — где-то вдали — ближе к реке вошли в соступ конные полки. И оттуда ветер тоже доносил тяжелый и раскатистый гул сечи похожий на гул надвигающегося урагана.