Дмитрий Абрамов - Ордынская броня Александра Невского

К Галичу подходили на рысях. Угры не ждали. Лишь в четырех верстах от города, за мостом через реку Ломницу ближе к Днестру из-за одного холма на расстоянии трех полетов стрелы показался угорский конный полк числом до пятисот копий. Но угорский воевода, видимо, решил не рисковать жизнью, а, отправив весть в Галич, стал уходить стороной. Угорский полк разделился. Большая часть его пошла на юго-запад. А сотни полторы комонных угров во весь опор понеслись в город. За угорским полком послали большую сторожу. Затем Даниил направил всю волынскую конницу и мазовские конные хоругви за уграми, бежавшими к городу. Сила явно была на его стороне и он, не раздумывая, решил взять град изгоном. Около трех тысяч конницы устремилось к Галичу во весь опор. Даниил и Конрад с частью дружины и остальными силами быстро двигались следом. Менее чем через час они миновали реку Лукву близ города. Мост не был тронут. Затем поскакали вдоль валов и стен, защищавших посад и протянувшихся с запада на восток. Храмы Крылоса за оврагом засияли им своими златыми главами. Еще через десять минут князья миновали огромный овраг, разделявший Крылос и северное предгородье. Объезжая город с северо-восточной стороны, они не видели нигде следов схватки или кровопролитья. Лишь миновав восточное предместье и подъехав к вратам града, Даниил увидел последствия скоротечной схватки русичей и ляхов с угорским отрядом. Около двух десятков угорских воев и более тридцати нападавших были побиты здесь стрелами и копьями. Но закрыть врата в трехярусной системе валов угры не успели. Все они предпочли спасаться бегством, уходя южными воротами Крылоса и мостом через реку Лукву. Видимо, вместе с ними или же ранее оставил Галич и королевич Андрей.

Ворота града ужа были распахнуты настежь и охранялись воями Даниила. Галичане, быстро узнавшие о том, что произошло, толпами стекались к воротам Крылоса. Простонародье радостно встречало своего законного и любимого князя, приветствуя его криками, кланяясь ему в ноги и подкидывая шапки вверх. Церковные била уже наполняли аэру и сердце Даниила радостным перезвоном. Солнце сияло на летнем, синем небе, лишь кое-где покрытом небольшими белыми облаками. Мечта князя Даниила осуществилась и, казалось, уже ничто не помешает ему утвердиться в своей отчине.

На следующий день после того, как отслужили литургию и благодарственный молебен в Успенском соборе, князь Даниил велел открыть врата Золотого Тока и боярских клетей. Из боярских закромов кмети и простой люд выкатывали бочки с вином и медом, расставляли столы и лавки на соборной площади перед Золотым Током. Накрывали столы всяческой снедью, какую только нашли в закромах угорских домов и палатах угорского королевича. Тысячи русских и ляшских воев, простых ремесленников, торговцев, лодочников и рыбаков с Днестра гуляли три дня. Из окрестных усадеб и со старого княжеского подворья пригоняли скот, доставляли муку, кололи овец и бычков, жарили, варили мясо, пекли хлеб. Князья Даниил и Конрад в окружении волынских бояр, челяди и немецких рыцарей из Торуни и Хелмно пировали там же. Но только не было среди них галицких бояр. Сколь ни звал к себе на пир именитых галицких мужей Даниил Романович, не приехал никто. Одни оставили князя без ответа, другие были далеко в своих вотчинах и в заботах, третьи сказались больными.

А тем временем галицкий боярин Судислав в окружении своих отроков, гридей и верных сподвижников скакал между отрогов горных хребтов к Торуньскому перевалу в Карпатах. Путники останавливались на ночлег только в скрытых местах на опушках дремучих лесов, покрывавших горные склоны. Они мало спали, плохо ели и берегли коней. На третьи сутки справа от них замаячила и вышла из туманов серая вершина горы Хом. Это означало, что до перевала оставалось еще верст четырнадцать-пятнадцать. Там за перевалом лежала уже чужая — угорская земля.

Тихо и спокойно текла жизнь в Переславле-Залесском. Безмятежно росли младшие братья. Матушка вновь была тяжела. Как и прежде шли хозяйственные дела. Как и ранее переславские кмети и княжьи детские, отроки и гриди съезжались на ратное учение в Перунов луг. Сильно возмужали, повзрослели и стали серьезными старшие княжичи — уже князья новгородские Феодор и Александр. Сидение на новгородском столе смыло с них последнюю наивность и безмятежность. Они словно оба проснулись от какого-то затяжного и сладкого сна, раскрыли глаза. Жизнь встряхнула и подбросила их обоих вверх, а у них, как у недавно оперившихся соколов в этом броске, расправились молодые крылья, и они, вместо того чтобы падать, вдруг полетели. Полетели над лесами и пашнями, над широкими реками и дрягвами [117] Дрягва — болото. , над горами и пропастями. Ну, а как возвратились домой, то тошно им стало от этой тихой и спокойной жизни в родном доме в Переславле. А более всего заныло и застонало в душе у Феодора.

Отец сразу заметил эту серьезную перемену в сыновьях. Заметил тоскливые глаза молодых княжичей, вкусивших хмельной новгородской воли и жизни, полной опасностей и красоты. Тайно в сердце он был рад этому. И потому, как только отгуляли Пасху, как приспело первое дело, как подсохли весенние дороги, и показалась первая зелень, он взял старших княжичей с собой. Вот тогда и увидали Феодор и Александр Москву. Там вместе с батюшкой и братом Владимиром охотились они в дремучих лесах у рек Яузы и Сходни. Там пировали в московском кремнике, в княжеской гриднице, построенной на Боровицком холме. Там стояли литургию в новом белокаменном соборе святого Димитрия Солунского. Отец часто уединялся с сыновцом и его московскими мужами, подолгу беседуя о делах. Бывал при этих разговорах лишь боярин Борис Творимирич. Догадывались Феодор и Александр о том, что сговаривался батюшка с их двоюродным братом и московскими боярами о Волоке Ламском, чтобы не возвращать его Новгороду и быть в том за един. Погуляв в гостеприимной и окруженной лесами Москве десять дней, князь Ярослав направил стопы свои в Ростов Великий. Там уже ждали его сыновцы Константиновичи — тоже двоюродные братья Феодора и Александра.

Многолюдный и богатый Ростов встретил переславских князей церковными перезвонами, золотыми и серебристыми главами своих многочисленных храмов, зеркалом огромного озера, в которое смотрелся и любовался город. Князь Василек Константинович встречал дядю и братьев с епископом Кириллом и своими боярами у ворот острога, и, расцеловавшись со сродниками, сопроводил их в свои теремные палаты. Правда, жизнь в Ростове Великом не показалась Феодору и Александру столь же вольной и интересной, как в Москве. Долгое сидение за пиршественными столами с многочисленными и родовитыми ростовскими боярами, посещение многих древних и прославленных ростовских храмов с долгими службами, все это тяготило молодых князей, которым хотелось сесть в седло и прогуляться по окрестным полям и рощам в поисках зайцев и лис. Но приходилось степенно сидеть рядом с батюшкой за обильной пиршественной трапезой и слушать двусмысленные, хитрые и льстивые речи бояр, понимавших все тонкости отношений, что были между князьями. Приходилось слушать долгие разговоры и воспоминания родовитых ростовских мужей о делах двух-трех, а то и четырехдесятилетней давности. Говорили не только о старшем брате Юрии, но и добрым словом поминали самого старшего и покойного ныне князя Константина Всеволодовича. Ненавязчиво помянули и о той, не добром будь помянутой, страшной Липецкой сече. Во время очередного застолья при этом упоминании нахмурился батюшка и заговорил сдержанно и осторожно. Но Борис Творимирич умело встрял в разговор и перевел его на другую тему, вспомнив покойного великого князя Всеволода Юрьевича, который самолично отпускал его в молодые годы в Святую Землю поклониться Гробу Господню в Святом Граде Иерусалиме.