Людвиг Тик - Виттория Аккоромбона

После обмена любезностями беседу продолжил Пеполи, знакомый с герцогом уже несколько лет. Виттория была как во сне и сидела молча. Ее глаза постоянно устремлялись на гостя, она сравнивала свои прежние чувства, когда только познакомилась с ним, с нынешними. В ее отношение к этому человеку добавилось что-то новое: она растерялась и в то же время чувствовала, что счастлива, что жизнь приобрела для нее новый смысл.

Гости ушли поздно, пора была ложиться спать, но молодого Перетти еще не было дома. В последнее время он стал часто задерживаться в компаниях сомнительных друзей, но никогда еще он не заставлял ждать себя так долго, как сегодня. Все забеспокоились, начали расспрашивать слуг, где может быть молодой человек, когда у ворот дома поднялся шум. Открыли двери, и совершенно незнакомые люди внесли тяжело раненного юношу. Оказалось, что он с кем-то повздорил, схватился за шпагу и был ранен.

Мать вздохнула, подумав, что никогда она не найдет то, что называла настоящим счастьем жизни, и, сетуя на судьбу, направилась к себе в спальню. Позвали врачей, и Виттория всю ночь провела у постели стонущего, страдающего мужа.

Утром у больного поднялась температура, сильно озаботившая врача, присланного на сей раз Монтальто. Наконец страдалец впал в забытье, и появилась надежда на выздоровление. Виттория не отходила от Перетти, почти не спала и не ела, ухаживая за ним: часто меняла повязку на плече, кормила его, утешала, когда он скулил от боли, чтобы хоть как-то облегчить его страдания. Она ни с кем не виделась и не выходила в гостиную. Даже приход Браччиано не заставил ее это сделать, и Капорале, снова прибывший в Рим, не увидел своей молодой подруги, а мать молча дивилась самоотверженности дочери, которой не могла в ней предположить.

Пролетела неделя. Кардинал, много раз посылавший справиться о состоянии здоровья своего племянника, наконец появился сам. Было заметно, как сильно он переживал за юношу, как пугала его возможность потерять своего любимца.

Подробно расспросив о его состоянии, он сам проверил его пульс, осмотрел, как мог, и наконец успокоился, увидев определенное улучшение. Появилась надежда, что через несколько недель исчезнут последние следы болезни, молодость сделает свое дело.

— Но как ты угодил в эту злосчастную ссору? — спросил кардинал.

— Мой благородный дядя, — ответил племянник, — это последствия прежних грехов; буйные друзья моей молодости, с которыми я жил и с кем проводил время в тот день, когда впервые увидел Витторию, — преследуют меня теперь упреками, что я отвернулся от них. Тот, с кем я в то время дружил больше всех, — богатый молодой Чезаре Валентини — уже давно нарывался на ссору. Ах, почтеннейший, я молод, вспыльчив и в ответ на упреки бывших приятелей не сдержался и наговорил им всякого: об их грубости, низости… Они напали на меня. Их было много, а за меня некому было заступиться. Я услышал, что после той стычки Валентини бежал, потому что боится суда, а еще больше вас, дядя.

— Пусть он бежит как можно дальше, — не мог сдержать гнев кардинал, — и спрячется понадежнее, пусть поостережется снова появляться в городе! Хвала Небу, что ты избежал смерти.

— Да, Господь был милостив ко мне, — ответил Перетти с глубоким вздохом, — но и своей супруге я теперь стольким обязан! Она сделала для меня больше, чем все врачи, унизившись до положения сиделки, заботилась обо мне, отказалась от сна и еды, чтобы постоянно быть рядом.

Он взял ее руку и поцеловал с выражением признательности. Кардинал тоже был щедр на похвалы и благодарность, когда прощался. Виттория же вела себя с ним как обычно, вежливо и сдержанно, и простилась, уповая на его молитву и благословение.

— О обожаемая Виттория, — сокрушенно сетовал Перетти, когда они остались одни, — я не могу выразить тебе словами, каким недостойным чувствую себя рядом с тобой, каким низким, мелким и подлым. Ты — необыкновенное, возвышенное существо. Да, я знаю, я чувствую, что рядом с тобой я ничтожен и жалок, — но Небо поможет мне, я стану лучше и буду хоть немного достоин тебя.

Он умолк, умоляюще глядя на нее. Виттория, строго взглянув на него, сказала:

— Ты ждешь, Франческо, что я, как того требуют правила учтивости, начну переубеждать тебя. Но я не стану этого делать. Ты достаточно окреп, чтобы услышать правду из моих уст.

Она подошла к двери и, к удивлению Перетти, заперла ее.

— Так мы можем поговорить спокойно, и никто нам не помешает.

— Ты прав, Франческо, — начала она, — у тебя не хватило сил и желания, чтобы осуществить свои благие намерения. Ты знаешь, что я отдалась тебе не по любви, и нет нужды напоминать об этом. Быстро — хватило нескольких дней, чтобы погасло то, что ты назвал страстью навек, — я стала тебе безразлична. Это не упрек, я не жалуюсь, может быть, так даже лучше. Почему бы в таком случае нам тихо и в согласии не разорвать этот непрочный союз? Я буду тебе сестрой, подругой, всегда готовой помочь, сиделкой во время болезни, но никогда — твоей женой.

Франческо был раздавлен и не знал, что ответить.

— Это лучше сделать сейчас, и решение мое твердо и неизменно, — продолжала Виттория, — потому что я хорошо знаю, какие люди притягивают тебя. Ты вернулся к своим прежним привычкам с усиленной страстью. Пусть твой дядя верит в рассказы о ссоре, нет смысла разубеждать его. Но я-то знаю, у кого ты находишь утешение: это и дурные женщины, и распутная Агнес, охотно принимающая тебя за твои подарки. Именно там ты встретил Валентини, и ссора возникла из-за нее. Ограбленный, униженный, раненый, ты возвращаешься ко мне, но если в тебе осталась хоть искра прежнего чувства, ты должен понять, что я не могу быть к тебе благосклонна. Продолжать этот обман — оскорбительно для меня. Я не скажу никому, даже своей матери, о нашем разговоре; никто и не догадается, какое соглашение мы заключили. Но если ты будешь цепляться за наш иллюзорный брак, я тотчас уйду в монастырь или к диким зверям в лес, лишь бы освободиться от тебя, или открыто расскажу всему свету о тебе. Лучше жить в рабстве, чем называться твоей супругой.

Франческо сердито посмотрел на нее, закрыл глаза и начал что-то бормотать о покорности жены и супружеских обязанностях, освященных церковью.

Виттория поднялась, смерив его с ног до головы презрительным взглядом.

— Мне посмеяться над тобой, — промолвила она, — или возненавидеть? Ты просто отвратителен, как скользкий слизень. О каких супружеских обязанностях ты говоришь? Я бы слишком низко пала, если бы согласилась прожигать жизнь с животным легкомыслием, но не могу и не хочу этого делать, тем более сейчас, с тех пор как узнала, что такое любовь и что означает божественное в мужчине. Теперь я готова как дар принять смерть, чем изменить постыдным образом этому чувству, этому Божьему благословению, которое наполняет мое сердце. Я безмерно благодарна Небу, что оно не допустило того, чего я так опасалась: произвести на свет существо, зачатое от тебя. Бедное создание своими невинными взорами подтверждало бы мою низость, и я могла бы убить его, чтобы уничтожить свидетельство моего унижения.