Сэмюэл Блэк - Дарующие Смерть, Коварство и Любовь

Я опустил взгляд на руки — бледные, сплетенные, они напоминали клубок червей. Меня охватил страх. Но я напомнил себе, что страх защищал жизнь так же, как храбрость подвергала ее опасности. Страх является полезной подсознательной реакцией, а не причиной для стыда.

Шум за дверью изменился. Теперь оттуда доносился благодушный рев. Кто-то призывно выкрикнул мое имя, и я вышел из укрытия. В крепости царил хаос, и трудно было оценить общую картину в омраченном дымом воздухе, но несколько образов врезалось мне в память — цветок желтого пламени взбирался наверх с обеденного стола… безголовый человек, его руки лежат на столешнице, и сам он припал к тарелке бобов… рыдающая у очага пожилая женщина с мертвым ребенком, лежавшим у нее на руках как тряпичная кукла…

Вновь прозвучало мое имя, на сей раз гораздо громче, и я быстро вышел из очередной двери, закашлявшись от дыма, глаза мои начали слезиться. Жар огня грозил опалить меня. Я поскользнулся и глянул под ноги — лужа почти черной крови, и в центре ее жутким островком — человеческая голова. Старуха взывала к Богу:

— О Господи, почему ты покинул нас?..

— Поторопитесь, маэстро. Скоро город будет предан огню.

— Но там женщина…

Генерал ничего не сказал, лишь чиркнул указательным пальцем по своей могучей шее.

…Почему ты покинул нас?..

С грохотом мы быстро сбежали вниз по другой винтовой лестнице и вышли на крепостную стену. Мне пришлось замедлить шаг, обходя недавно разрубленные части тел. Внизу я увидел пехотинцев герцога, преследовавших стражников, фермеров, женщин и детей — солдаты хохотали на бегу, точно мальчишки, гоняющие кур. Над моей головой из окна башни повалил черный дым.

Войдя в бальный зал, я словно попал в иной мир. Большей части помещений этого дворца со светлыми голыми стенами присуща утонченная простота, но здесь стены украшали гобелены, а пол покрывал ковер из сухих лепестков роз; на окнах слегка колыхались бархатные шторы, а напротив в камине пылал жаркий огонь. Две серебряные люстры освещали танцевальный зал, хотя пока он выглядел пустынным. Возле бархатных штор собрался небольшой кружок гостей; они потягивали вино и высокомерно поглядывали на облаченных в ливреи музыкантов, которые трудились, наигрывая веселую мелодию в дальнем конце зала.

Я подошел к этой группе и разглядел их лица, два из которых, несмотря на карнавальные маски, мне удалось опознать. Мантуанский посол Капелло и секретарь герцога Агапито. Мантуанец, казалось, обрадовался, увидев меня, но самого меня разочаровало его присутствие. Я не только находил его надменным и надоедливым типом, но и надеялся, что на сегодняшний бал пригласят лишь избранных.

Капелло представил меня двум другим гостям: паре поэтов, названных им Сперуло и Джустоло. Я не слышал ни об одном из них прежде и могу сразу сказать, что они являются ничтожными бездельниками. Их наряды представляли собой разноцветные бархатные камзолы с прорезями, и оба отрастили длинную шевелюру. Сперуло — толстый коротышка, а Джустоло — тощий и длинный, как жердь, но в остальном они были похожи как две капли воды. Я сообщил им, что тоже когда-то пописывал стихи. Они окинули меня недоверчивыми взглядами, а Сперуло спросил меня, почему же, в таком случае, я закончил свой творческий путь посланником.

— Мне хотелось посвятить свою жизнь чему-то полезному, — ответил я.

Они смерили меня хмурыми взглядами и отвернулись, но Агапито рассмеялся и, увлекая меня в сторону, сказал:

— Никколо, его светлость очень доволен вами.

— Неужели?

— Да. Он полагает, что с вашей помощью мы сможем достичь многого.

Я задумчиво кивнул, не уверенный, считать ли такое положение похвалой. Мой взгляд невольно отметил дорогие материалы и прекрасный крой наряда Агапито — по сравнению с такой роскошью я острее ощутил потертость собственной одежды. Ладно, по крайней мере, он проявлял дружелюбие. Впрочем, выпив немного вина, я почувствовал, что мое смущение пошло на убыль. Бальный зал начал заполняться гостями, и Агапито, взяв меня под руку, представил меня вновь прибывшим. Я познакомился с тремя испанцами из свиты Чезаре, еще двумя поэтами, пожилым германским астрологом, художником из Урбино и несколькими местными дворянами. Рад также доложить, что прибыло много моложавых и миловидных дам. После пяти кубков вина я так оживился, что принялся мысленно оценивать их одну за другой, как мы обычно делали с Агостино во Флоренции на наших холостяцких пирушках:

Хороша.

Хороша.

Не подходит.

Только в темной комнате.

Возможно, если выпить побольше.

Неплоха… о нет, слишком объемистый круп.

Слишком тощая.

Старовата.

Молоко на губах не обсохло.

Большой риск «французской болезни».

Бог ты мой. Владыка Небесный.

Остолбенев, я невольно вытаращил глаза, слишком пьяный, чтобы скрывать восхищение. Мне показалось, что я уже видел когда-то эту даму, хотя где или когда, никак не мог вспомнить. Не важно. Прекрасная незнакомка обладала и изысканными чертами лица, и роскошной соблазнительной фигурой, а ее кроваво-красное платье имело столь глубокое декольте, что если бы она встала за невысокую ширму, то ее легко было бы счесть обнаженной. Когда я заметил ее, она беседовала с другой дамой, но, почувствовав, должно быть, мой пристальный взгляд — без всякой другой видимой причины, — вдруг посмотрела на меня и… улыбнулась .

О, полагаю, мне уже удалось привлечь его внимание! Этот посланник — намеченная на сегодняшний вечер жертва — наконец бросил на меня такой взгляд, которым мужчины провожали меня целый вечер. Это весьма необычное выражение. При виде меня взгляд их, этих мужчин, становился вдруг буквально испуганным , словно они боялись того желания, какое пробуждала в них моя внешность. По-моему, тут все дело в ощущении власти. Сегодня вечером скрытая под маской таинственная чаровница будет господствовать над ними. Словно я — господин, а они — лишь простые служанки. Размышляя об этом, я улыбнулась, и моя улыбка породила свой собственный отклик в лице Никколо Макиавелли. Он явно преисполнился надежды и приободрился, точно пес, заметивший палку в руке хозяина. И вот он приблизился ко мне… и попросив оказать ему удовольствие, пригласил на следующий танец.

Все в этом посланнике выглядело миниатюрным и костлявым. Его лицо, шея, спина, запястья, ноги и пальцы. По сравнению с Чезаре его едва ли вообще можно было назвать мужчиной, скорее он походил на юношу. Во время танца он отдавил мне ноги и с откровенным изумлением пялился на мой бюст. От него исходил странный кисловатый запах. И однако ему нельзя было отказать в некоторой привлекательности. Что-то в его миниатюрности и совершенных пропорциях тела пробудило во мне желание поиграть с ним как с куклой. И вообще он был забавный.