Олег Ерохин - Гладиаторы

Куриаций направился к двери.

— Да… — негромко произнес Каллист, и Курнаций, весь внимание, остановился и обернулся. — Не забудь посадить в камеру этого… Авла Папиния. Позаботься, чтобы в его новом жилище было побольше крыс: пусть они потренируют его ловкость. Авось, проснется и его сообразительность.

Куриаций склонился в согласии и, так и не распрямившись‚ полусогнутым вышел.

«Вот и Гнея Фабия пробрало, — подумал Каллист. — Даже он, палач-кровопийца, решил отречься от Калигулы… То-то он и полез спасать этого Орбелия — выслуживал прощение за свои делишки. Правда, Катул помешал ему насладиться плодами своей преданности Цезарю — они оба канули в Орк, туда им и дорога!»

Греку была не по нраву та независимость Фабия и Катула, которую давала им близость к императору — их смерть пришлась ему по душе. Исчезновение Марка Каллист тоже счел за благо — Марк унес с собой тайну участия в заговоре его, Каллиста, и греку оставалось только позаботиться, чтобы беглеца не нашли (при этом он, разумеется, должен был сделать вид, что усиленно разыскивает сбежавшего мальчишку). Вот поэтому-то Каллист и послал за Паллисием — большего простака трудно было сыскать.

Паллисий оказался ярким рыжеволосым субъектом, обсыпанным веснушками. Едва выслушав несколько слов грека, он заторопился:

— А, в тюрьму?.. Да-да, я все выясню, я все разузнаю… Я отправляюсь туда сейчас же!

— Погоди, — улыбнулся Каллист. — Ты должен выяснить не только то, что же на самом деле произошло в тюрьме, но и то, что случилось за ее пределами (я говорю о смерти Фабия и Катула), а самое главное — куда бежал узник?..

— Мне все ясно, Каллист, не задерживай меня! — И Паллисий кинулся к двери.

— Будь внимателен: там, в тюрьме, сплошь обманщики да прохвосты! — крикнул Каллист ему вдогонку, но Паллисий вряд ли услышал своего наставника — он уже успел захлопнуть за собой дверь.

Каллист испытал мимолетное чувство удовлетворения. «Такой помощничек, — подумал он, — будет разыскивать беглеца до скончания века». Быть может, грек и подольше порадовался бы людской глупости, но у него не было времени — ему следовало немедленно сообщить обо всем императору, который должен был узнать о происшедшем от него первого, иначе действия Калигулы могли бы выйти из-под тайной опеки.

Каллист вышел из своего кабинета и отправился в покои Цезонии — именно там, по его сведениям, император провел последнюю ночь.

Грек прошел длинный коридор, соединяющий канцелярию с апартаментами Августы, и, отворив дверь, которой этот коридор кончался, оказался прямо в вестибуле ее дома. Там было людно: у двери, ведущей в атрий, стояли на страже четыре преторианца, еще восемь сидели на скамьях в самом вестибуле.

Каллисту цезарь даровал право бывать без особого разрешения в покоях божественных супругов, преторианцы, разумеется, прекрасно знали его, но тем не менее они расступились перед ним, пропуская его в атрий, только тогда, когда он назвал пароль (таков был обычай — ведь под видом Каллиста к Цезонии мог проникнуть какой-нибудь сластолюбец-чародей, принявший его обличие).

Войдя в атрий, Каллист увидел Кассия Херею, который шел прямо навстречу ему, — видно, преторианский трибун осматривал императорские покои, что входило в его обязанности (конечно же, за исключением спальни) и теперь возвращался назад, в вестибул, к своим преторианцам (постоянно находиться дальше вестибула без специального на то указания императора ему не полагалось).

Дежурство Кассия Хереи‚ начавшееся прошедшим днем с покушения злоумышленников на жизнь императора, все еще не закончилось — когорты охраняли дворец сутками, смена когорты Хереи должна была прийти в полдень. О том, что ночь оказалась не менее богата событиями и пролитой кровью, нежели предшествующий ей день, Кассий Херея, как предполагал Каллист, еще не знал.

— А, Кассий… Ну как, все ли благополучно во дворце? — ласково проговорил Каллист. Херея буркнул в ответ что-то утвердительное, и Каллист с еще большей ласковостью продолжал:

— Ну вот и хорошо… Да, вот что я думаю: тебя сменят в полдень, мы с тобой оба — верные слуги цезаря, так не распить ли нам с тобой сегодня, по-приятельски, кувшинчик вина? На прошлой неделе мне прислали отменное цекубское…

— Да ты еще, чего доброго, намешаешь мне чего-нибудь, — проворчал Херея. — Если бы даже я умирал от жажды, то я скорее напился бы слюны змеи, чем твоего вина!

Каллист все еще продолжал растягивать рот в улыбку.

— Сегодня ты что-то больно мрачен, Херея, раз даже в моей расположенности к тебе ты видишь какой-то подвох. Конечно, я понимаю — негодяи покушались на жизнь цезаря, и ты все еще гневаешься на них. Это похвально. Но сейчас император в безопасности, и все мы должны радоваться этому, особенно ты — ведь именно ты так вовремя оказался в канцелярии и сумел помешать злодею Бетилену Бассу! — Тут Херее надоело слушать грека, и он захотел было пройти в вестибул, однако Каллист, будто непредумышленно, загородил собою дверь, продолжая добродушно разглагольствовать: — Так что же ты такой хмурый?.. Может, ты нездоров?.. Улыбнись, брось свою хандру, вспомни о чем-нибудь веселеньком — ну, например, о том, как вчерашним вечером вы с императором пошутили. Припоминаешь случай с императорскими сандалиями?.. Весь дворец до сих пор покатывается со смеху!

История и впрямь произошла забавная: после того, как Калигула, до смерти напуганный Бетиленом Бассом, кое-как пришел в себя, Цезония отвела его в свои покои. Ужимки Мнестера и вино окончательно успокоили императора, да так хорошо успокоили, что к концу дня он даже как-то злобно развеселился. Когда пришло время отходить ко сну, Калигула призвал прямо в опочивальню Кассия Херею и, завалившись на ложе, велел трибуну снять с его императорских ног сандалии (просьба, вернее, приказ был необычен — подобные услуги даже императорам оказывали, как правило, только рабы). Как только Херея, склонившись, стал расстегивать пряжки, Калигула комедийно застонал и принялся бойко сучить ногами, словно его охватил судорожный приступ какой-то нервной болезни, вызванной пережитым. Разумеется, преторианскому трибуну, спасшему императора, пришлось несладко — разлетающиеся императорские ноги не раз останавливались какой-нибудь частью тела (обычно — лицо) Хереи. Но что преторианец мог поделать?.. Отказаться от выполнения приказа цезаря он не мог, зажать божественные ноги так, чтобы они не трепыхались, он не смел.

В конце концов Херее все же удалось стянуть августейшие сандалии, и тут же раздался хохот императора — шутка удалась на славу. Цезония, стоявшая рядом, тоже смеялась, смеялись и рабы, оказавшиеся в опочивальне, — только Херею не больно обрадовало общее веселье.