Олег Ерохин - Гладиаторы

— Видишь того сквернослова со шрамом на лбу? — Тит показал на Зураба. — Он расспрашивает всех об одиннадцати римлянах, называя приметы. Подойди к нему и скажи, что ты видел их всех в кабачке «Шлюшки и индюшки», пусть скорее бежит туда! На сестерций.

Тит передал сестерций мальчугану, и тот рванул к Зурабу. По тому, как обрадовался Зураб и как он кинулся со всех ног в сторону, противоположную порту, крикнув своим рабам, чтобы те не отставали, Тит понял, что его расчет оказался верным. Зураб не усомнился в словах мальчишки, и теперь он будет искать преторианцев там, где их, конечно же, нет. А тем временем Тит сумеет без помех добраться до них.

Причем расспрашивать всех встречных-поперечных о преторианцах Тит не собирался: Тит посчитал, что лучше всего направиться прямо в порт, выяснить у начальника порта, где находится корабль Корнелия Сабина, и устроиться где-нибудь за бочками рядом с этим кораблем, поджидая преторианцев. Ну, а если окажется, что Корнелий Сабин давным-давно уже отчалил, то, стало быть, пропали сестерции! Останется только молить богов о том, чтобы Каллист позабыл о своей угрозе насчет плетей.

Тит тронул поводья и быстро (насколько это было возможно в такой толчее) поехал в сторону порта — в сторону, противоположную той, куда помчался Зураб.

Начальника порта Тит нашел у самого берега. Гней Нуций, пожилой римлянин с округлым брюшком и тремя складками жира на затылке, что-то тихо говорил двум бронзоволицым людям в длинных балахонах, по-видимому, иноземным купцам. Время для Тита сейчас решало все, поэтому он не тратил его на ожидания: грубо прервав Нуция, Тит, не обращая внимание на купцов, развернул перед глазами начальника порта свою грамоту.

Гней Нуций, пробежав глазами строчки, изменился в лице: почтительная медлительность уступила место беспокойству с примесью недовольства и страха. Прошли те времена, когда сытому брюшку не было места на теле начальника остийского порта: с бесчинством пиратов Помпей Великий покончил более ста лет назад, так что если где и объявлялись пиратские вольницы, они были не угрозой порту, а добычей береговой охраны, все побережье Внутреннего моря принадлежало римлянам, и поэтому нападения с моря иноземной державы тоже не следовало опасаться, — так что жизнь портовых начальников текла тихо и спокойно. Неудивительно, что малейший ветерок из Рима Гней Нуций воспринимал как могучий шторм, а приказ императора — совсем не ветерок.

— Я… я потов выполнить все, что ты потребуешь… — покорно произнес Нуций дребезжащим волосом. — Э… только как бы тебе не опоздать, любезный… вон Корнелий Сабин уже поднимает якорь!

Тит посмотрел туда, куда показывал толстяк. Там стоял великолепный парусник.

А ветер был совсем слабый.

— Дай мне триеру береговой охраны! — крикнул Тит. — Да поживее! Или, клянусь Юпитером, я скажу Каллисту, что упустил изменников из-за твоей нерасторопности…

Несмотря на искреннюю торопливость Нуция все же прошло не менее получаса, прежде чем триера — маневренное гребное судно, скорость которого не зависела от ветра, — отчалила от берега. На борту триеры находился Тит с пятьюдесятью гладиаторами, а также весь штат триеры: двадцать матросов и двести воинов-гребцов, которым Нуций строго-настрого наказал слушаться Тита. Сам Нуций остался на берегу, сославшись на плохое самочувствие. Командовал триерой Квинт Голон, худощавый старик.

Из-за безветрия паруснику Корнелия Сабина не удалось отойти далеко. Расстояние между ним и триерей стало сокращаться.

Марк с тревогой смотрел на быстро приближавшееся судно. Как все, кто был на паруснике, он понимал — это погоня.

Ветра все не было.

— Ну хоть умрем достойно, не рабами, — тихо раздалось рядом с молодым римлянином.

Марк скосил глаза — рядом с ним стоял Кассий Херея.

Умирать не хотелось… А мог ли он избежать смерти? Конечно, только об этом нужно было думать раньше, а не сейчас. Ему следовало вместе с большинством преторианцев, собравшихся у курии, а также с сенаторами и солдатами городских когорт отправиться в лагерь и присягнуть новому принцепсу. А он не сделал этого. Он выбрал иное.

Но разве это «иное» было тем, что он хотел? Он выбрал участь беглеца, бездомного скитальца. В лучшем случае, если бы им удалось добраться до Парфии, он стал бы одним из наемников в парфянском войске, а разве об этом он мечтал? Впрочем нет, не стал бы он служить парфянам, ведь Парфия — извечный враг Рима.

Он мог бы не только сохранить себе жизнь, но и остаться в гвардии, присягни он Клавдию. А он бежал. И почему? Его рассудительность попала в ловушку, которую поставили его чувства: слишком велико было его отвращение к сенаторам, чтобы вместе с ними пойти на поклон к новому императору. Поначалу они вопили о свободе, захлебываясь от радости, и судорожно делили власть, а как только оказалось, что свободу не получить без смертельно опасной борьбы, они тут же прикусили языки. И даже те из них, которые рисковали жизнью, участвуя в покушении на Калигулу, отказались от дальнейшей борьбы за свободу, как только выяснилось, что опасность быть убитым в этой борьбе куда выше той опасности, которой они подвергались, покушаясь на императора. Да и солдаты не оказались лучше. Разве они оттого вместе с сенаторами кинулись вдруг к преторианскому лагерю, что у них разыгралась неистовая любовь к отечеству? Нет, они побежали за сестерциями. Так чем же они отличаются от наемников?

Так думал он тогда, и поэтому он примкнул к Кассию Херее и Корнелию Сабину, чьи помыслы показались ему чисты и не запятнаны наживой. А благоразумие говорило иное: надо было поклониться Клавдию, и тогда не пришлось бы умирать…

«Что ж, я поступил как безумец, — решил Марк. — Теперь буду умнее… а единственное разумное, что мне остается, так это достойно умереть — без причитаний и без всхлипываний».

— Бросайте свои паруса! — крикнул Корнелий Сабин матросам, которые все еще пытались придать судну хоть какую-то скорость. — К бою!

В трюме парусника были в достатке мечи, шлемы и панцири, благоразумно запасенные Корнелием Сабином, и рабы-матросы вооружились ими…

Триера вплотную подошла к паруснику, и в то же мгновение с ее борта полетели абордажные крючья. А еще через мгновение суда соприкоснулись бортами. На палубу парусника повалили гладиаторы Тита‚ и не только они: гребцам и матросам триеры Тит не позволил сидеть сложа руки. Размахивая свитком, бывший преторианец велел «всем, кто предан императору, немедленно наказать негодных изменников и предателей».

Было бы настоящим чудом, если бы одиннадцати преторианцам и тридцати матросам парусника удалось сдержать натиск без малого трехсот нападавших, так что же удивительного в том, что этого не произошло? Военная выучка у преторианцев, конечно же, была неплохая, но матросы и гребцы триеры, являвшиеся солдатами береговой охраны, тоже были знакомы с ратным делом не понаслышке. Что же касается матросов парусника, которые были рабами Корнелия Сабина, то они сражались совсем слабо — большинство из них было убито в самом начале боя…