Александр Юрченко - Фёдор Курицын. Повесть о Дракуле

– Как бы мне «Лаодикийское послание» узреть? – Митрополит вопросительно посмотрел на чернеца.

– Почему бы не узреть, – Феофил залез под рясу через вырез на груди и долго шарил там рукой, пытаясь нащупать нужный предмет. Зосима, открыв от удивления рот, наблюдал за священнодействием чернеца с нескрываемым восхищением – так только зеваки смотрят представление скоморохов на площади в Китай-городе. Наконец Феофил вынул завёрнутый в тряпицу свёрток. В нём лежала тонкая книжица величиной с осьмушку. На титульном листе значилось: «Лаодикийское послание» для князя Михаила Андреевича переписал Ефросин 12 генваря 6994 года от сотворения мира».

Дальше шёл текст. Всего девять строчек. Но значили они больше, чем иной многотрудный том.

Зосима углубился в чтение. Феофил по губам его пытался определить, в каком месте находится в данный момент сановный читатель.

«Душа самовластна. Заграда ей вера.

Вера – наставление. Даётся пророком.

Пророк – старейшина. Направляется чудотворением.

Чудотворение – дар. Мудростью усилеет.

Мудрость – сила. Фарисейство – жительство.

Пророк – ему наука. Наука преблаженная.

От сего приходим в страх Божий.

Страх Божий – начало добродетели.

Сим вооружается душа».

– Ты сам-то читал? – Зосима опустил на чернеца долгий проницательный взгляд.

– Вестимо, читал. Грамоте, чай, обучен, – Феофил потупил взор.

– Что скажешь? – испытующий взгляд митрополита пронзил чернеца насквозь.

– Ересь небывалая, – зачастил Феофил, как на исповеди. – Пророков чтит поболе Христа. О Евангелии молчит. Слово Божье ни во что не ставит. Только страхом вооружает. Вредная книжица.

– А как насчёт самовластия души?

Чего-то своего, непонятного для чернеца, добивался Зосима.

– Думаю, к бунту призывает. Супротив церкви и государя нашего, Великого князя Иоанна Васильевича. – Чернец истово перекрестился на образа.

– Экий ты, брат Феофил, скороспелый. Ещё яблоко не упало, а ты гниль подметил. Фёдор Курицын большое доверие у государя имеет. Не будет крамолу на себя брать. А самовластие, – митрополит задумался, – может, он не о своём самовластии говорит – о великокняжеском.

Феофил упрямо уставился в окошко, где отражалось пламя медленно тающей свечи. Похоже, он оставался при своем мнении. Вдруг лицо его исказилось.

– Что, что? – Зосима испуганно посмотрел в окно. Неожиданно, сквозь пламя, расплывающееся в отражении, он увидел нечто. Не то пригрезилось, не то, правда, через окно в комнату смотрел дьявол с кривым оскаленным зевом и небольшими серебряными рожками.

– Свят, свят вечер, – перекрестился Зосима. – Пречистая Богородица, спаси и сохрани, спаси и сохрани, помилуй нас.

Раздался стук в дверь. Зосима быстро спрятал книжицу под подушку – «Нешто расплата за чтение крамолы пришла?» – и в страхе взирал на дверной проем, в котором сначала показалась нога в валенке, потом край черного подола, и, наконец, в дверь просунулась румяная кудрявая рожа молодого парня со всклоченными волосами на макушке, посеребренными игольчатым инеем. Это в светлицу во всей красе ввалился монах, стороживший митрополичьи хоромы.

– Что случилось, Гермодонт? – Зосима облегчённо вздохнул и ещё раз перекрестился. – Ну и напугал ты нас, окаянный.

– Не вели казнить, Владыка, – монах упал на колени. – Гонец из Великого Новгорода прибыл. Я говорю: «Почивает Владыка», а он свет в окошке заприметил, просит: «отдай срочное письмо архиепископа Геннадия». Я ему – «Почивает Владыка», он за своё… отдай письмо на ясные очи Владыки, отдай письмо на ясные очи Владыки… Нет сил моих от него отбиться.

– Вставай, братец, вставай, я уж не серчаю, – Зосима сделал попытку оторваться от постели, но мягкая перина не выпускала его из крепких объятий.

– Посланника владыки Геннадия обедом накорми и почивать отправь, – отдал указание Гермодонту. – А письмо дай почитаю.

Владыка развернул свиток и прочитал:

«Господину отцу моему, митрополиту Зосиме всея Руси, сын твой, архиепископ Великого Новгорода и Пскова владыка Геннадий челом бьёт.

Удивило, господин мой, что прислал ко мне грамоту, где велишь дать тебе исповедь, которую просишь прислать к тебе гонцом моим. Неужто хочешь отдалить меня от Москвы, не желаешь, чтобы я увиделся с тобой, отцом своим и бил тебе челом. Зачем гонцов гонять из Москвы в Новгород по малым делам, если меня на соборы церковные не приглашаете и даже тебя, отца своего, не смог в митрополиты выбирать? А грамоту с исповедью уже давал я митрополиту Геронтию, и всему божественному собору церковному, когда был поставлен в Великий Новгород и Псков архиепископом, и исповедь та хранится у вас в казне.

Я как исповедался перед Богом и перед ангелами, так в том исповедании и теперь стою недвижимо. Ни в Литву не посылаю грамот, ни из Литвы ко мне не присылают. А что некоторые литовские дела окаянные происходят в Русской земле, в Великом Новгороде, в вотчине государя Великого князя, это пошло тогда, когда появился в Новгороде князь Михайло Олелькович, а с ним жидовин еретик по имени Схария, то от него распростерлась ересь по Новгородской земле. Держали ее еретики сначала тайно, а потом спьяну стали между собой пререкаться, кто из них главнее, и я, прослышав о том, послал грамоту к Великому князю и к отцу его, митрополиту Геронтию. Князь Великий прислал ко мне грамоту, и велел побеспокоиться, чтобы это лихо по земле не распростерлось. Устроил я обыск тех еретиков: попа Григория с сыном дьяком Самсонкой, попа Герасима и Гридю дьяка Борисоглебского, и выдали они покровителей своих, да сбежали окаянные в Москву. Послал я список обыска Великому князю, другой – митрополиту Геронтию. Учинили в Москве над ними казнь гражданскую, да ко мне отправили, и велел Великий князь обыскивать их крепко с боярами своими Яковом и с Юрием Захарьичами. Митрополит Геронтий свою грамоту прислал и велел крепко обыскать, и так сотворить: кто покается, то милости будет достоин, а которые не покаются, послать к Якову и Юрию Захарьичам, и они казнят их гражданской казнею. Так и положил я сделать, и казнею казнили не покаявшихся, как сказано в «Апостоле»: «Согрешающего перед всеми обличай, да и прочие страх возымеют».

Еще послал я грамоты Великому князю и митрополиту, просил обличить еретиков, в Москве схоронившихся, но ответа не получил.

А тебе о том пишу, что ты архимандритом Симонова монастыря был, и ведать не ведал о еретиках новгородских, хулу не токмо на Христа возводящих, но и на Царицу Небесную Пречистую Богородицу. А ересь та в Москву перешла и стала та беда в Москве, когда Курицын из Угорские земли приехал, и сбежали к нему те еретики. О том, что протопоп Алексей, да Истома, да Сверчок, да поп Денис приходили к Курицыну и иные еретики, писал я грамоту митрополиту Геронтию. Курицын у них главный покровитель, а о делах государевых заботы совсем не имеет».