Александр Юрченко - Фёдор Курицын. Повесть о Дракуле

Лукомский признался, что дал слово Казимиру погубить Иоанна, что яд был уже давно доставлен из Кракова, но не было удобного случая применить его. Он также обвинил князя Фёдора Бельского в том, что тот хочет бежать обратно в Литву, и выдал ещё двух заговорщиков, братьев Алексея и Богдана Селевиных, граждан Смоленских. Будучи пленниками в Москве, они жили на свободе, употребляли во зло доверие государя: имели связь с Литвой и посылали вести московские Великому князю Александру.

Богдана засекли кнутом до смерти, Алексею отрубили голову, а Ивана Лукомского с его помощником, латинским толмачом Матиасом сожгли живьём в клетке на Москва-реке.

Такое происшествие не располагало ни к миру, ни к сватовству. Иоанн Васильевич просил друга своего Менгли-Гирея усилить набеги на Литву. Тот постарался: пошёл воевать Киев, но неудачно, потом выжег окрестности Чернигова. В письме к Иоанну крымский хан сообщал, что Александр предлагал ему мир и готов был уплатить 13500 червонцев за литовских пленников.

Тогда же объявился ещё один претендент на руку молодой княжны – князь Конрад Мазовецкий из династии Пястов, древних польских королей. Посол Конрада Варшавский наместник Ян Подося вручил Иоанну Васильевичу верительную грамоту, подарки, после чего попросил Великого князя выдать свою дочь за господина своего. Иоанн Васильевич был немало изумлён таким поворотом и спросил, нет ли у посла других поручений от Конрада. Тот ответил, что нет, но если Иоанн изъявит добро на брак, то тогда появятся и другие предложения. Послу было предложено изложить свои речи перед дьяком Фёдором Курицыным.

В беседе выяснилось, что Конрад Мазовецкий дружен с магистром Прусского ордена и готов составить союз против детей Казимировых. Посол заявил, что если дочь Иоанна будет отдана за Конрада, то его государь будет приятелем приятелям Великого князя Московского, а неприятелям его, Казимировым детям, – неприятелем.

Иоанн Васильевич призадумался. Решил послать послов к Мазовецкому князю – путь туда лежал через Ливонию, но, несмотря на письмо к Ливонскому магистру, послы пропущены не были. Так умерла последняя идея о коалиции против Польши и Литвы.

По той ли причине, что в Литве узнали о новом сопернике или нет, но послы литовские всё настойчивее говорили о намерениях Александра просить руки Елены. Стал склоняться к положительному решению и государь Московский. В чём видел он выгоду от такого брака? Что побуждало его пойти навстречу Александру? Отсутствие верных союзников? Желание закрепить за Москвой приобретённые территории? Вопрос упирался в то, что должно быть раньше: договор о мире или сватовство. Иоанн Васильевич решил, что договор о мире. О чём уведомил Александра через своего посла Дмитрия Загряжского.

Посол передал условия Великого князя Московского, который заявил, что земли перебежчиков князей Воротынских, Белевских, Мезецких и Вяземских отныне будут входить в состав московского государства.

Александр согласился начать переговоры о вечном мире. Они велись почти год. Каждая сторона пыталась отстоять свои условия. Наконец Александр прислал посольство, наделённое широкими полномочиями. В него входили воевода Троцкий и маршалк земский Пётр Янович, староста жмудский Станислав Кезгайло, Станислав Янович и писарь Фёдор Григорьев.

Со стороны Великого князя переговоры вели князь Василий Иванович Патрикеев, боярин князь Семён Иванович Ряполовский, казначей Дмитрий Володимирович, дьяки Фёдор Курицын и Андрей Майко. Споры велись жаркие, никто не хотел уступать. Ближе к концу переговоров литовские послы, выполняя наказ Александра, решили посетить мать невесты.

Царевна Софья не рада была сватовству, но вида не подавала. Долго беседовала с послами, расспрашивая их о земле литовской, об устройстве княжеского дворца в Вильно, о родителях Александра, о древности его рода. Держалась, как всегда царственно и величаво, так что в неуважении к себе никто не заподозрит – величавость её с высокомерием граничила такой тонкой незримой гранью, что литовцам и не распознать было её истинного к себе расположения.

– Выйдет ли к нам княжна? – вопрошали послы с нетерпением, и, получая вежливый отказ, вешали носы.

Уже уладили они ущербный для Литвы мир – договор, служивший препятствием к брачному союзу их господина Великого князя Александра с прекрасной Еленой, как про себя, прослышав о неземной красоте её, называли они дочь Иоанна Васильевича, – а так и не видали невесты. Хронисты польские начертали древо жизни Елены Иоанновны, определив в ней четверть крови греческой, четверть – италийской, осьмушку – литовской. Так что немного оставалось русской – три осьмушки.

Томились послы в ожидании, терпели расспросы царственные. Будем на всё согласны, шептались меж собою, нам бы вывезти её в Литву, а там никуда не денется – переманим Елену Иоанновну в веру латинскую. Не захочет сама, силой заставим.

Елена за стеной, в светлице своей, слушала разговоры, ни слова не пропуская, будто рядом сидела. Матушка, когда возводила для себя палаты каменные, приказала итальянскому мастеру секрет в стену вставить – стеклянную трубочку. Так делали её предки в Царьграде, так и она сделала.

Только улыбнулась Елена, когда услышала гордый рассказ матери о родстве с императором Константином. По отцу родство было, но не в чести у царевны был, морейский деспот Томазо, по-русски Фома. Ещё в детстве слышала Елена резкий отзыв матери об отце своём в беседе с дядей, Андреасом Палеологом. «Как мог бросить он на острове Корфу мать нашу?», – возмущалась Софья. «Скажи спасибо, что нас с тобой и брата с сестрой, прихватил», – отвечал дядя. – «Уж больно близка была погоня турецкого султана».

Бежал дед и, правда, очень быстро, думала Елена. Детей прихватил, а почему жену, Катарину Заккарию – из древнего генуэзского рода – на поругание туркам оставил? Так ли должны поступать царственные особы?

Родословную свою от отца Иоанна Васильевича знала молодая княжна на зубок, и гордилось ею. Прошлое матери казалось ей тёмным и непонятным.

– Ты не спишь ещё, дочь моя? – постучалась в дверь царевна Софья, проводив послов со двора.

Елена сказалась спящею. Сначала помолчала для верности. Потом свечу зажгла, за девичий столик села.

В венецианском, старом зеркале, что в память от бабки Катарины досталось, смотрело на неё чужое, недевичье, лицо.

– Нешто я такая? – достала зеркальце поновее, подарок батюшки. – Оправа из чистого серебра, на обратной стороне орёл двуглавый отчеканен.

– Из нашего серебра сделали, из-за Печоры реки руду привезли, – вспомнила гордые слова Иоанна Васильевича.

В зеркале отразился взгляд больших чёрных глаз.