Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 1

Я мог бы приятно провести время в этом обществе до своего отъезда; но было начертано свыше, что в Кьодже я должен был испытать лишь горести. Молодой доктор дал мне также другой знак дружбы: он предупредил меня, что отец Корсини человек дурной компании, что его невозможно вытерпеть, и что я должен его избегать. Я поблагодарил доктора за этот совет, но не счел необходимым ему последовать, потому что полагал, что его дурная репутация вытекает только из его распущенности. Будучи терпимым по своей природе и достаточно легкомысленным, чтобы не опасаться ловушек, я думал, что этот монах может, наоборот, доставить мне много приятностей. На третий день этот роковой монах познакомил меня с местом, куда я мог отправиться в одиночку, и где, чтобы представиться смелым, я отдался несчастной уродливой шлюхе. Выйдя оттуда, он отвел меня в гостиницу на ужин с четырьмя капуцинами, его друзьями, где один из них после обеда организовал банчок в фараон.

Потеряв четыре цехина, я хотел уйти, но мой добрый друг Корсини уговорил меня рискнуть еще четырьмя напополам с ним. Он пошел ва-банк, и проиграл. Я не хотел больше играть, но Корсини, представляясь огорченным, что явился причиной моего проигрыша, посоветовал мне поставить в банк двадцатку, и мой банк лопнул. Не имея сил смириться с таким большим проигрышем, я мог только молиться. Надежда вернуть мои деньги привела к тому, что я проиграл остальное. Я отправился спать с поваром, который, проснувшись, сказал мне, что я распутник. Я ответил ему, что это правда.

Моя натура, пораженная этим большим несчастьем, ощутила потребность оказаться бесчувственной, погруженной в некое подобие смерти. Чертов мучитель якобинец разбудил меня в полдень, чтобы сказать мне с торжествующим видом, что богатый молодой человек пригласил нас на обед, его нельзя терять, и поэтому надо прийти в себя.

— Я потерял все свои деньги. Одолжите мне двадцать цехинов.

— Когда даешь взаймы, наверняка потеряешь: это, конечно, суеверие, но я многократно это проверял. Попытайтесь найти их в другом месте и приходите. Прощайте.

Испытывая стыд оттого, что пришлось признаться моему мудрому другу, я разузнал у первого встречного, где найти честного заимодавца под залог. Я отправился старику, которого привел к себе, и который опустошил мой багаж. После проведения инвентаризации всего моего имущества, он дал мне тридцать цехинов, при условии, что если я не верну ему всю сумму не позднее, чем через три дня, все достанется ему. Никаких процентов. Прекрасный малый! Я написал ему расписку, и он унес все, дав мне тридцать новеньких цехинов. Он заставил меня взять три рубашки, носки и носовые платки, я не хотел брать ничего. У меня было твердое предчувствие, что вечером я верну все деньги. Спустя несколько лет я отомстил себе, написав диатрибу (обличительную речь) против предчувствий. Я думаю, что единственное предчувствие, на которое мудрый человек может обращать внимание, это то, которое предрекает ему несчастье; оно подсказывается разумом. Предсказание счастья исходит от сердца, а твое сердце — глупец, полагающийся на сумасшедшую фортуну. Я не ощущал ничего более насущного, чем присоединиться к честной компании, которая, в свою очередь, ничего другого не желала, как только моего прихода.

За ужином об игре не говорили. Они высказывали самые помпезные суждения о моих выдающихся качествах, и восхваляли высокую судьбу, которая ждет меня в Риме. Я сам, после обеда, видя, что не говорят об игре, настойчиво попросил дать мне реванш. Мне предложили держать банк, и все остальные будут понтировать. Я так и сделал, и, потеряв все, просил выигравшего расплатиться с хозяином, и он сказал, что ответит за меня. Ложась спать в отчаянии, я увидел, в довершение неприятностей, признаки той же болезни, от которой, не прошло еще и двух месяцев, как я вылечился. Я уснул, ошеломленный.

Я проснулся после одиннадцати часов, но в оцепенении ума продолжал лежать в полудреме. Я ненавидел мысль и свет, которых сам себе казался недостоин. Я боялся окончательно проснуться и столкнуться с жестокой необходимостью принимать решение. Мне ни на минуту не приходила в голову мысль о возвращении в Венецию, что, однако, я должен был бы сделать; я скорее желал умереть, чем поведать молодому доктору свою ситуацию. Моя жизнь стала мне в тягость, я предпочитал умереть от голода, не беспокоя его. Наверняка, я не решился бы вставать, если бы старина Альбан, хозяин тартаны, не пришел растолкать меня, приглашая подняться на борт, потому что ветер благоприятный, и он хочет отплыть.

Смертный, избавляясь от растерянности, независимо от найденного средства, чувствует облегчение. Мне казалось, что капитан Альбан пришел сказать мне, что я должен сделать в моем крайнем положении. Быстро одевшись, я положил свои рубашки в носовой платок и взошел на тартану. Через час тартана подняла якорь и утром бросила его уже в порту Истрии, называемом Орсара. Мы все сошли на берег, чтобы отправиться на прогулку в этом городе, который не заслуживает названия. Он принадлежит папе, венецианцы передали его ему, чтобы отдать дань престолу Святого Петра. Поскольку капитан Альбан был паломником святого Франциска Ассизского, его тартана была ошвартована бесплатно; молодой монах францисканец по имени фра Стефано из Белуна подошел ко мне и спросил, не болен ли я.

— Отец мой, я в горе.

— Вы развеете свое горе, пойдя со мной позавтракать к одной из наших прихожанок.

Прошло тридцать шесть часов после того, как последняя пища попадала в мой желудок, и бурное море заставило меня отдать все, что могло еще там оставаться. Кроме того, моя секретная болезнь беспокоила меня до крайности, не говоря уже об унижении, которое угнетало мою душу, поскольку я остался без гроша. Мое состояние было настолько грустно, что у меня не было сил чего-либо желать. Я последовал за монахом в состоянии полнейшей апатии.

Он представил меня своей прихожанке, говоря, что проводит меня в Рим, где я поклонюсь святому Франциску. В любой другой ситуации я бы не допустил такой лжи, но в то время этот обман показался мне забавным. Добрая женщина подала нам хорошей рыбы, сдобренной маслом, которое в этих краях превосходно, и налила рефоско (вино), которое я нашел отменным. Священник, зашедший туда случайно, посоветовал мне не проводить ночь на тартане, а занять койку у него в доме, и даже пообедать на следующий день, если ветер не позволит нам отплыть. Я согласился без колебаний. Поблагодарив прихожанку, я отправился на прогулку со священником; он накормил меня хорошим обедом, приготовленным его экономкой, которая сидела с нами за столом, и которая мне понравилась. Его рефоско, еще лучше, чем у прихожанки, заставило меня забыть свои несчастья; я болтал с этим священником довольно весело. Он хотел прочитать мне свою небольшую поэму, но, не имея больше сил держать свои глаза открытыми, я сказал ему, что охотно услышал бы ее на другой день. Я лег в постель, позаботившись, чтобы моя чума не попала на простыни.