Сергей Тхоржевский - Портреты пером

Возможно, тогда же он послал краткий отчет об исполнении порученного, о своем путешествии — министерству иностранных дел.

Еще он написал из Каира в Афины Прокеш-Остену — с большим запозданием выражал признательность за письмо, которое получил и прочел в сирском карантине. Теперь сообщал, что за время путешествия пришел к выводу: «Несомненно, последняя война была возбуждена злоупотреблениями эгоистической и жадной администрации, и очень вероятно, что она не перестанет вспыхивать вновь, пока не займутся добросовестно устройством благосостояния населения».

В обстоятельной записке, которую готовил, чтобы представить Бутеневу, Тепляков со всей определенностью утверждал, что Мехмед-Али установил в Сирии притеснительную администрацию, обременил население непосильными налогами, угнетает друзов рекрутским набором. Вот почему восстания друзов следовало ожидать…

В Каире консульство наняло для Теплякова комнату в гостинице. Тут он встретил трех французов, по его словам — «решительных маркизов Карабасов с тем самым невежеством, которое погубило французское дворянство».

В компании с этими французами он бродил по каирским базарам.

«Мы посетили также базар невольников, этот четырехугольный двор, устланный толпами рабов различного пола и возраста, — рассказывает Тепляков. — …Французы, мои спутники, останавливались перед каждой лавкой и торговали все, что только им попадалось на глаза, с твердым намерением ничего не покупать. Один из продавцов невольников заманил нас к себе в дом. Прошед несколько темных и грязных закоулков, мы взошли по столь же грязной лестнице вверх. Там, в тесной, грязной конурке, весь пол был устлан почти голыми нубианками».

Разумеется, ни французы, ни тем паче Тепляков не собирались их покупать.

Вечером трое французов собрались ехать к пирамидам, чтобы там встретить рассвет (в книгах всех путешественников утверждалось, что пирамиды особенно красивы на рассвете). Но Тепляков больше не хотел в этой компании отправляться ни к пирамидам, ни куда бы то ни было.

Он перебрался из гостиницы в дом, где минувшей зимой жил Медем, занял верхний этаж. «Моя квартира настоящий храм природы, — не без иронии отметил он в дневнике, — днем чрез открытые окна посещают меня горлицы, вечером — летучие мыши. Ящерицы безбоязненно вылезают из оконных щелей».

Посетил он в Каире английского и испанского вице-консулов, расспросил о событиях минувших двух месяцев — за то время, пока он путешествовал по Ливану, Сирии и Палестине. Ему рассказали, что когда Мехмед-Али провозгласил свою независимость, французская и английская эскадры пригрозили сжечь его флот, если он начнет действовать против Порты. Мехмед-Али вынужден был смириться и согласился остаться данником султана. «Нет сомнения, — записывал Тепляков, — что Мехмед-Али должен был заранее предчувствовать отказ держав на его независимость, монархические государства не могут отвечать иначе…» Правительства Англии и Франции сознавали, что война Мехмеда-Али против Турции неминуемо вызовет вмешательство России, а этого вмешательства в Лондоне и в Париже опасались пуще всего. «Султан Махмуд глуп и нелеп, без сомнения, но географические отношения (не говоря уже о других) Турции и России все тверже, — записывал Тепляков. — …Но что же посреди всего этого остается делать Мехмеду-Али? Разоряя в продолжение 30 лет Египет, создав несоразмерные с жизненными средствами этой страны сухопутные и морские силы, неужели он безусловно покорится требованию иностранцев? Не думаю!»

Позднее Тепляков отметил в дневнике такую характерную черту политики Мехмеда-Али: «Паша остается обыкновенно в долгу у своих солдат, чиновников и даже европейских негоциантов всегда за 10 месяцев. Это приписывают отнюдь не его бездействию, но политической системе самосохранения, основанной на том, чтобы заинтересовать всех и каждого насчет существования его правительства, с утратой которого должники распростились бы со своими капиталами».

Внук Мехмеда-Али, он же министр внутренних дел Египта и губернатор Каира, Аббас-паша прислал Теплякову двух оседланных арабских лошадей и проводника для прогулок по городу и окрестностям. Затем явился к нему с визитом драгоман Аббаса-паши Якуб. Просидел весь день с утра до вечера и, как видно, пытался что-нибудь выпытать у этого русского дипломата, который, конечно, не просто так ездил по Ближнему Востоку.

Затем Теплякова известили, что Аббас-паша намерен принять его. Днем явился Якуб, через час они вдвоем отправились во дворец.

«При вступлении нашем в комнату паша встал и опустился на диван только тогда, когда усадил нас, — рассказывает Тепляков. — Аббасу-паше не более 26 лет. Это маленький, черноватенький, кругленький и толстенький мужичок без дальних мыслей на лице и великий шаркун, как и все вельможи Турции. После пошлых и обоюдных приветствий мы начали сравнивать Каир с Константинополем… На мое замечание, что мы не видели еще у себя [в России] никого из Египта, Аббас выразил надежду, что обе страны, конечно, не замедлят ознакомиться друг с другом посредством взаимных сношений… Если мысли эти заимствованы у Мехмеда-Али, то они, конечно, заслуживают некоторого внимания». В конце разговора Тепляков поблагодарил за присылаемых лошадей.

По предложению Аббаса-паши Тепляков посетил ружейный завод, где в месяц вырабатывалось до тысячи двухсот ружей, столько же штыков и пистолетов — все по французским образцам. И, оказалось, не один такой завод в Каире, а целых пять.

Видимо, все родственники Мехмеда-Али, занявшие высокие посты, следовали его указаниям демонстрировать иностранцам военную силу…

Тепляков попросил в русском консульстве, чтобы ему достали мусульманский костюм. Потому что в европейском костюме невозможно проникнуть в мечети.

Ему достали «напрокат за 10 пиастров щегольской наряд офицера низамов [по-турецки „низам“ — солдат]: зеленую куртку, шальвары, красный фес, кашемировый кушак и кривую саблю. Облачась во все это, я не узнал сам себя, — рассказывает Тепляков… — …Наряженный таким образом, сел я на своего белого коня и очень забавлялся приветом встречных арабов салам-алейкум». За лето Тепляков так загорел, что цветом кожи нисколько не отличался от араба. Вместе с проводником он посетил в Каире четыре мечети, в том числе самую замечательную — Эль-Агсар. Видел мусульман на молитве, слышал однозвучное аллах акбер , повторяемое с земными поклонами, и, конечно, сам — в арабском костюме — должен был вести себя в мечети как мусульманин.