Агустин Яньес - Перед грозой

— Пора уже нам перейти на «ты», — предложил он в середине октября.

— Как хотите, — ответила Мария.

На следующий день Хакобо сказал ей:

— Ты меня не любишь.

— Я знаю, почему вы это сказали, я имела неосторожность сразу вам ответить, говорить с вами.

— Говори мне «ты»! Послушай, почему мы не можем увидеться где-нибудь не на ходу?

— Зачем? Это ни к чему не приведет.

— Мне хочется о многом с тобой поговорить, а так разве поговоришь? Но я вижу, ты меня не любишь.

— Почему не люблю? — Мария не вкладывала никакого чувства в свои фразы, которые, как и в прежние вечера, внезапно обрывались, глохли.

Привычные мимолетные встречи. Скучая, Мария не спешила положить конец этим встречам. Она находила некое очарование в том, чтобы прикидываться заинтересованной, продолжать игру в прятки в сумерках приходского дома. Она находила некую прелесть в том, чтобы чувствовать себя бесстрастной колонной перед этим неуклюжим юнцом, в котором пробудились вожделения, но он не в силах был заразить ее ими. Как непохож он на героев из тех романов, которыми она зачитывалась, и на преступников, чьи злодеяния описывались на страницах газет! Ночью она могла бы надавать ему пощечин, как лакею. А в бесконечные утренние часы и в тоскливом наступлении вечерних сумерек ее так и подмывало бежать по улицам и вызывающе кричать: «Хакобо Ибарра — мой жених!» Когда заканчивалась месса, ее охватывало неистовое желание предать студентика, поведать о его коварных кознях сеньору приходскому священнику и причетнику. А приходит время, и опять она без промедления идет на свидание в потемках, зная заранее, что это будет бессмысленная, пустая встреча, во время которой им обоим нечего сказать друг другу, — встреча, способная лишь усилить раздражение и грызущую тоску. Нет никого, кто мог бы — и менее всех Хакобо (у него нет увлечений, он но знает и не любит географии; ничего не смыслит ни в музыке, ни в литературе, не понимает, какое наслаждение доставляют путешествия), и менее всех Хакобо (без денег и без будущего), — помочь воплотить в жизнь ее великую мечту — познать мир. В лучшем случае Хакобо мог бы стать мелким чиновником, если не просто «попугайчиком», повторяющим чужие слова, — ни рыба ни мясо. В таком случае почему Мария высокомерно отвергла признания юноши из Теокальтиче, который приезжал сюда вместе с братьями Агирре? Говорили, что он занимается уже на последнем курсе медицинского факультета (во время своего пребывания в селении он, кстати, превосходно доказал, насколько обширны его знания и насколько велика доброта, ибо безвозмездно лечил бедных и многих даже избавил от застарелых и мучительных недугов). Он был обходителен, умел вести приятную беседу; ходили слухи, что он богат и получил хорошее воспитание. За Марией он стал ухаживать почти сразу же после своего приезда, в начале октября, и весть об этом тотчас же разнеслась повсюду, причем — чрезвычайно редкий случай — была весьма благоприятно встречена приверженцами самых противоположных воззрений: на сей раз все они единодушно объявили себя сторонниками и чуть ли не сватами симпатичнейшего приезжего; услужливые женщины, а среди них и некоторые Дщери Марии, нашептывали на ухо девушке те или иные лестные слова, сказанные доктором, стараясь пробудить в ней ответные чувства. Сеньор приходский священник открыл перед студентом двери церковного дома, был готов с ним беседовать, всем своим видом показывая, насколько ему это приятно, и даже, вопреки своим правилам, несколько раз приглашал его к обеду. И столь же быстро разнеслась молва о том, что Мария его отвергла. Но молодой врач продолжал вести себя весьма учтиво, не обращая внимания на колкости красавицы. Однако его серьезные и продуманные планы путешествий по Европе, по окончании курса учения, его рассказы о посещении многих крупных городов страны, его впечатления от прочитанных книг — все это оставляло Марию совершенно равнодушной: она не желала его слушать, вернула ему, не вскрыв, полученные от него письма, даже не удостоила его взглядом. Зато как ей удалось разыграть возмущение и как ей пришлись по вкусу слова, сказанные однажды вечером Хакобо: «Я понимаю, разве я могу предложить тебе то, что может он, и я не хочу мешать тебе — ты вольна делать, что хочешь, Мария!» Ощутить трепет, с которым были произнесены последние слова, было необычайно отрадно девушке, чье сердце исполнено горечи. «Я не товар», — ответила она глухим голосом, надменно взмахнув рукой. Даже Марта не раз пыталась внушить ей, что не стоит пренебрегать столь искренними чувствами молодого врача из Теокальтиче, чье пребывание в селении уже подходило к концу, а он так и не смог добиться ничего, кроме тягостного пренебрежения. Вечером того дня, когда врач уехал, Хакобо пришел к Марии и со слезами на глазах сказал:

— Только тебе я открою тайну: у меня нет сомнений, что победа останется за мной, хотя никто этому не верит и ты сама не веришь. Я подготовился, чтобы в этом году поступить в Инженерное училище, через четыре года я стану инженером — иначе пусть мне перережут глотку! Уже в этом году я буду сам себя содержать, без помощи родных. Ты мне веришь? — Он сильно сжал ее руку и поцеловал.

Мария, крайне пораженная, да, на этот раз она была действительно взволнована, рванулась, оцарапав его больно, но почти в порыве страсти. В последующие ночи она избегала встреч с Хакобо, однако он ловко подстерег ее в церкви и заговорил с ней во время мессы последнего воскресенья октября, да так, что никто этого не заметил (всем он казался таким никчемным, и прихожане подумали — он просто передает ей какое-то поручение от ее дяди).

— Завтра рано утром я уезжаю, ничего у тебя не прошу, не даю тебе никаких советов. Ты свободна. Но мое обещание твердое, навсегда. Если не хочешь, вечером не станем встречаться.

Все же они вечером встретились.

— Я думала, ты бросишь занятия, чтобы нам пожениться, — сказала Мария сухим, равнодушным тоном.

— Если ты меня любишь, мы поженимся, но бросать занятия я не собираюсь.

— Я тебя не люблю, никогда не смогу полюбить.

— Спасибо за откровенность. А я всегда буду связан с тобой обещанием и буду верен тебе, как пес. Вот увидишь.

У них уже не хватило времени сказать друг другу «прощай».

— Если бы все были такие воспитанные, как тот юноша, который гостил в доме Агирре! Тот самый, на которого не обращала внимания Мария, и где только у нее была голова!..

Как и в прошлые годы, нагрянули сюда студенты издалека, приглашенные живущими здесь однокашниками провести вместе часть каникул, и не только без всякого почтения отнеслись к трауру, царившему в селении, но и заставили почти забыть о нем своей шумихой, весельем, амурными делами. От запертых дверей и наглухо закрытых окон отражались крики, громогласные разговоры, похвальба, издевательские прозвища, свист, песни, переборы гитарных струн, — от них содрогались кресты, камни, голые стены; кощунство прыгало по крышам, оскверняя все святое в патио, в спальнях, в ушах женщин и детей, проникая повсюду — сквозь самые узкие щелки, оседая на все пыльной тучей. Шутки, забавы, остроты находили отклик в глубине домов, вызывая улыбки или ссору.