Агустин Яньес - Перед грозой

Однако Паскуаль лишь отшучивался в ответ на домыслы старика, хотя Лукас сдержал слово: перестал напоминать о реке, которая шумит, и свое красноречие направил в совсем иное русло, — вспоминал о студенческих проказах прошлых лет, о похищениях студентами местных девушек, об историях с поисками спрятанных сокровищ.

И никто больше не догадался, что Паскуаль совсем подавно побывал в Сан-Луисе, где виделся с Мадеро.

Дон Роман Капистран пришел проститься с сеньором приходским священником накануне своего отъезда в Мехико. Это было, если сказать точнее, второго сентября. Мария вышла принять его, поскольку дон Дионисио был занят.

— Давайте, Марикита, поедемте со мной в Мехико — недурная будет прогулка. Решайтесь. И уверяю, не раскаетесь.

Что это? Деревенская простота пли злой умысел? Дерзкое предложение дона Капистрана возмутило девушку; она вообще не поддерживала знакомство с бывшим политическим начальником; с тех пор как его отстранили от должности, он очень редко приезжал в селение; что он за человек, какова его жизнь — об этом никто ничего не знал. (Дон Роман уже перестал быть фигурой в сельском репертуаре.) Уязвленная, сбитая с толку, сконфуженная, Мария поспешила уйти; кровь клокотала из-за того, что не нашлась, как ответить на столь оскорбительное предложение: «Давайте… поедемте со мной в Мехико…» Конечно, это могло быть просто глупой шуткой. Но это еще больше ее возмущало: разве она сопливая девчонка, с которой можно так обращаться? Кто мог рассказать старику о ее горячем желании исчезнуть отсюда? Почему он осмелился на такое предложение, словно она какая-то… да еще с такой наглой развязностью? Что о ней думают в селении, если старик Капистран счел возможным так вести себя с ней? Ее уже считают за беспутную, как бедную Микаэлу?

Гнев ее разгорался все неудержимее: «Почему я не ответила этому старому дураку? Почему я позволила ему себя унизить?» И со уже обуревали планы мести — прежде всего тому, кто нанес ей такое оскорбление, а заодно всему селению, всем и каждому из окружающих ее невыносимых соседей и презираемых соседок; этим стенам, горизонту, пылающему зноем небу, всему тому, что держит ее, как в тюрьме, в этом ненавистном тупике мира.

Уехать в Мехико. Развлечься. Не раскаиваться. Слова Капистрана меняли свой смысл, обогащаясь новыми доводами и побуждениями: «Давайте вырвемся навсегда из этой дыры… Сбросьте эти черные тряпки, которые делают вас старухой… Давайте, вы же молодая девушка, зачем вы хороните себя при жизни, не зная, что такое наслаждение…»

Эти черные платья.

— Давайте.

Жизнь — между Домом покаяния и кладбищем.

На голове всегда шаль. Дева-вдова. Траурная одежда — руки закрыты чуть не до пальцев, наглухо прикрыта шея, длинные юбки покрывают высокие черные ботинки, сжимающие ногу, черные грубые чулки. Грубое длинное белье.

Кто отомстит ему за оскорбление, кто отомстит, как мужчина мужчине? У нес нет никого! Зачем рассказывать об этом дяде? Он все равно не захочет понять.

Один за другим проносятся в ее возбужденной памяти воспоминания: Габриэль, Дамиан, Хакобо, Луис Гонсага, студент из Теокальтиче… Габриэль — нет, она даже не знает, где он. Дамиан — пет: он никогда не обращал на нее внимания, и ему понадобилось совершить преступление, чтобы она обратила внимание на него. Хакобо — бедняга: за весь год от него ни одной весточки; даже мысль о том, что он приедет на каникулы, не радовала, да и весь год она не вспоминала о нем.

Студент из Теокальтиче — он ей противен… У нее решительно нет никого, кто смог бы защитить ее, отомстить за нее; ни одни мужчина ее не интересовал, и никто не интересовался ею — печальной женщиной, носящей вечный траур, несчастной, обездоленной женщиной, завистливой, непокорной.

В ее памяти один за другим стали проходить герои прочитанных ею романов, герои, встреченные на страницах газет, герои ее первых сновидений, однако в этот Парад вдруг вновь ворвалось воспоминание о нанесенной ой обиде, но удивительно, непостижимо: дон Роман Капистран предстал перед ее мысленным взором уже вовсе не отвратительным и смешным стариком, напротив, она увидела, что он привлекателен, мужествен, откровенен, обладает прекрасным здоровьем, у него здоровый цвет лица, густая борода, ясные глаза, правильный нос, благородного рисунка брови, мягкие волосы, открытая улыбка, сверкающие зубы, а седина лишь придает ему патриархальное величие; это — сильный человек, привыкший управлять людьми, легкий в движениях, с заразительным смехом, за словом в карман не лезет, красивый голос… Марии стало страшно следовать за этим образом, явившимся ее разгоряченному воображению.

Однако он вернулся к ней в тревожном сне, смешавшись с образом Дамиана, — оба привлекательны, оба мужественны, оба обладают сокрушающей силой, но останавливающейся ни перед чем. После полуночи оба они окончательно прогнали ее сон. Около постели распростерлись — угрожающие — долгополые одежды, черные одеяния вчерашнего и завтрашнего дня. А Марта спала — в полном покое смирения.

Когда приходила почта с газетами, в которых описывалась роскошь и блеск празднеств Столетия и подчеркивалось могущество нынешнего правительства, причетник Фермин Гарсиа, собрав то там, то тут благодарных слушателей, разражался очередной назидательной речью.

— Нет больше неудовольствия для меня, — начинал он, — чем говорит], о политике, ибо это нечто такое, что противно моему характеру, моему духовному сану; разумеется, тем более я не испытываю желания повторять все, что и так яспо, как божий день, дабы рассеять необоснованные тревогу и страх… То, что еще более ясно, чем божий день: уважаемое правительство, как это подтверждают блистательные представительства, прибывшие на празднества со всего света; армия, которая может быть сравнима с лучшими армиями мира; национальное благополучие и богатство, что подтверждается каждым параграфом гражданских программ… Столетне явилось наиболее действенным ударом по недовольным… Мы уже видели то, что произошло со сторонниками Рейеса и обо что споткнулся сеньор Мадеро, вызывающий смех у благоразумных людей…

Реплики и остроты Паскуаля Агилеры и других студентов воспринимались лишь как подзуживание бахвалящегося своей тонзурой причетника.

Обитатели селения вообще-то находили неопровержимыми то «фактические истины», о которых ораторствовал Фермин. Но вот он тем же нравоучительным тоном принялся рассуждать о том, что было более близко для его слушателей:

— А, собственно, почему должна произойти революция? Вот здесь, например, в нашей округе, никто не умирает с голоду, все могут свободно работать, никто никому не угрожает, никто ни у кого ничего не отнимает, а то, что какие-то годы были плохими, так виной тому — бури, ураганы, засуха, вредители растений, но не власти. Скажите мне, кто может поднять мятеж в нашей округе? Здесь все люди славные, и никто ничего иного не желает.