Владимир КОРОТКЕВИЧ - Колосья под серпом твоим

– Мой отец поверенный и эконом князя Витгенштейна. Имение Самуэлево.

Алесь немного удивился: вид у Юзефа был такой, словно он сам князь Витгенштейн.

– Что-то мне знакомо твое лицо, Юзеф. Где учился?

– Окончил Виленский шляхетский институт.

– Ну вот. Значит, определенно виделись. Я окончил гимназию у святого Яна.

– Почему так? Вы ведь князь?

– Родители решили, что так будет лучше, что мне пойдет на пользу общество более-менее простых и хороших хлопцев.

Загорский увидел, как часто заморгали припухшие веки больных глаз Ямонта.

– Пан совсем пристойно разговаривает по-польски, – поспешил сменить тему разговора Ямонт. – Даже с тем акцентом, что свойствен…

– Преподаватель был из окрестностей Радома, – сказал Алесь. – Из имения Пёнки.

– Мне очень приятно, что пан изучил язык, на котором разговаривали его предки.

Алесь пожал плечами. И тут вмешался в разговор Врублевский.

– Ты снова за свое? – спросил он Ямонта. – Брось ты это! Мало тебе недоразумений?

– Что же мы, хлопцы, будем делать? – выправлял положение Виктор. – Разве Эдмунда послать, чтоб купил в колбасной обрезков? Здесь немочка молодая глазком его пометила. А как же! В северном духе мужчина. Викинг! Аполлон, вылепленный из творога!

Эдмунд засмеялся.

– А что? Разве плох?

– Для нее, видимо, неплох. Розовеет, как пион. Книксен за книксеном: «О, герр Вер-ри-га! Что вы?!» Вот женишься – мы к тебе в гости придем, а ты сидишь, кнастер куришь. Детей вокруг уйма. А под головой подушечка с вышивкой «Morgenstunde hat Gold im Munde» – у раннего, стало быть, часа золото в устах.

– А он все равно до полудня дрыхнет, – поддержал Виктора Валерий.

– Я и говорю. И вот он нас угощает. Одно яблоко разрезано на кусочки и по всей вазочке разложено, чтоб больше казалось.

Верига не обиделся. Потянулся и гулко ударил себя в грудь.

– Скудная у вас, хлопцы, фантазия, чахлая. И юмор такой же. А жизнь ведь богаче. Полнокровная она, хохочет, шутит, жрет. Не с вашими мозгами выше ее подняться. Захожу я туда и важно так говорю: «Фунт колбасных обрезков для моей собаки». А она мне: «Вам завернуть или здесь будете есть?…» Вот как! А вы лезете с постным рылом…

Все захохотали.

– Вот что, хлопцы, – сказал Алесь, – оставьте вы этот полтинник на завтра.

– У меня принцип: ничего не откладывать на завтра, кроме работы, – возразил Верига.

– Нет, серьезно. Идемте ко мне. Поужинаем, посидим, поговорим.

– Неудобно, – сказал Кастусь. – Только приехали – и нa тебе, целая шайка.

– А не есть удобно?

Все смущенно переглядывались.

– Ну, бросьте вы, в самом деле. – Алесь покраснел: началось. – На последней станции Кирдун купил живых раков. «Диво, кума, а не раки. Одним раком полна торба… и клешня вон торчит».

Верига обвел всех глазами и облизнулся.

– Он к тебе теперь всегда ходить будет, – сказал Виктор. – Зайдет – и по-русски: «Есть есть?» А ты ему: «Есть нет».

Хлопцы мялись, но начали сдаваться.

– Так, говоришь, и раки? – спросил Верига.

– И раки.

– А к ракам?

– Как положено. Белое вино.

– Белое?

– Белое.

– Хлопцы, – простонал Верига, – хлопцы, держите меня! Держите меня, потому что я, кажется, не выдер-жу.

– Вот и хорошо, – сказал Алесь. – Идем быстрее.

Они шли невской набережной. Где-то далеко за спиной звучали голоса остальной компании. Все нарочно отстали, чтоб оставить друзей вдвоем.

– Вот и все, что я могу тебе рассказать, – окончил Алесь. – Такие, как Кроер, чтоб меньше земли мужик получил бесплатно, вредят проекту отца. Заранее отнимают у холопа половину надела да ему же за деньги сдают «в аренду». Потери никакой. А после освобождения скажут: «Держи, мужик, половину надела и не вякай…» А отцу: «Маршалок, извините, но последние годы они этой половиной не владели. В аренду брали». Дед на таких понемногу жмет, но все равно трудно.

– Ничего, – сказал Кастусь, – больше людей косы возьмет, когда начнется бунт.

Звонко раздавались шаги. Стремилась к морю могучая река. Над городом лежал светло-синий, почти прозрачный вечер.

– У Мстислава мать умерла, – сказал Алесь. – Болела давно. Вечно на водах. Остался он восемнадцатилетним хозяином. Но сделать пока ничего не может. Немного не хватает до совершеннолетия.

– А что он должен сделать?

– То, что и я, когда хозяином стану. Отпустить на волю людей.

– Думаешь, позволят?

– Могут не позволить. Здесь уж так: сделал и ожидай выстрела.

– Вот то-то оно и есть.

Они шли обнявшись.

– Как с моей просьбой? – спросил Кастусь.

– Я поговорил со всеми хлопцами из «Чертополоха и шиповника». Они думают по-прежнему. Братство не распалось.

– Хорошо!

– Мстислав, Петрок Ясюкевич, Матей Бискупович, Всеслав Грима… ну, и я. Мы впятером взялись за людей, которых знали. Понимаешь, у ребят дело пошло веселее. А у нас с Мстиславом – тяжело. Чувствую: что-то мешает. Знаю – свой человек, с кем разговариваю, а он мнется…

– В чем, думаешь, причина?

– Полагаю, в Приднепровье есть еще одна организация. И большая. Многих людей объединяет… Кто-то бунт готовит.

Помолчал.

– Долго думал, кто имеет к этому отношение. Решил присмотреться, кто из честных людей, из тех, кто видит подлейшую нашу современность, ходит веселый и бодрый. Вижу – Раткевич Юлиан, Бискупович Януш, другие. А это все люди Раубичева круга. Вспомнил одно событие, на которое в то время не обратил внимания. И родилось у меня подозрение, что не обходится там без пана Яроша.

– Поговорил бы.

– Нельзя, Кастусь… Смертельные враги мы с Раубичами.

– Ты что? С паном Ярошем, с Франсом?

– Да.

– Да ты что? А Майка?

– Теперь помирились тайком. Никто ничего не знает.

Кастусь схватил его за плечи и потряс.

– А ты подумал, что вы наделали?! Ах, какая досада! Ах, какая жалость! – Кастусь, волнуясь, как всегда, говорил с трудом, запинаясь, путая слова.

– Хватит об этом, – сказал Алесь. – Попробуем сами потом разобраться. Так вот, говорили мы с хлопцами много. Между прочим, и с теми, что за нас тогда заступились. Выбирали очень осторожно. Рафал Ржешевский согласился. Еще хлопцы… Волгин. Этот долго думал, а потом говорит: «Мне кроме вас, дороги нет».

– Сколько у вас людей? – спросил Калиновский.

Алесь достал из кармана тетрадь без обложки.

– На… Пока что в наше объединение вошло сто шестьдесят четыре человека.

– Надежные?

– До конца, – тихо сказал Алесь. – На жизнь, так на жизнь, а если на смерть, так и на смерть.

– Я верю, что ты – до конца, – после долгого молчания сказал Калиновский. – Ты должен знать все, друже. Только учти: после того, что я тебе сейчас расскажу, дороги назад не будет… У нас есть своя организация, наподобие «землячества». Но это – для конспирации. Название – «Огул». В нее входят поляки со всего запада, наши белорусы, литовцы. Совсем мало украинцев. Студентов в ней что-то около пятисот человек. Люди разные. Одни просто за восстание угнетенных, другие – за национальное движение, третьи – за автономию. Внешне деятельность «землячества» заключается в самообразовании и помощи бедным студентам. Поэтому есть своя касса, взносы, своя библиотека. Деньги в самом деле идут небогатым. С библиотекой сложнее. Там запрещенные произведения Мицкевича, Лелевеля, наши анонимы, русская тайная литература. Герцен, например, почти весь. И «Дилетантизм», и «Письма», и почти все сборники «Полярной звезды», а с этого лета и «Колокол». Ну, а потом Фурье, немцы, другие… Много чего. Те, кто пользуются этой частью библиотеки, являются ядром. Не думай, что в нее так легко попасть. Вообще у нас три ступени. Пять членов организации, хорошо знающие друг друга, рекомендуют в нее человека, за которого могут поручиться. Пять читателей подпольной библиотеки могут рекомендовать в нее того из членов «Огула», которому они доверяют. Я говорил о тебе. Товарищи из верхней рады под мое личное поручительство позволили мне, миную ступень «Огула», ввести тебя непосредственно в состав наиболее доверенных. Я рассказал о тебе как на духу. У нас не хватает людей. Особенно из Приднепровья… О твоем участии в верхней раде почти никто не будет знать.