Клаус Манн - Петр Ильич Чайковский. Патетическая симфония

Сколько времени прошло между этим злосчастным днем и злосчастнейшим из дней, когда он был допущен к умирающей матери? Он застал ее уже без сознания и сильно изменившейся. Между этими двумя болезненными событиями прошли, по расчетам Петра Ильича, четыре года, поскольку в училище правоведения он поступил в 1850 году, а красавица матушка умерла от холеры в 1854-м.

Уже тогда четырнадцатилетний мальчик, оцепеневший от боли и ужаса, почувствовал то, что еще более отчетливо чувствовал стареющий композитор, которого ни одна тема не занимала и не поглощала так, как тема смерти: скоропостижная и мучительная смерть матери была окружена какой-то тайной. В кругу родственников и знакомых прошел слух, что Александра Андреевна Чайковская сама желала смерти. Она искала смерти и провоцировала ее. Она собственноручно вызвала ее, поднеся к губам стакан с заведомо смертоносной водой. Значит, она поступила так с тоски, и возникшие слухи оказались невероятно живучими и назойливыми. Молодая женщина на глазах становилась все более мрачной и подавленной. Ее чрезмерно предприимчивый муж, который тогда тоже заразился холерой, но выздоровел и прожил еще двадцать пять лет, лишился своего состояния и под влиянием скверных друзей все больше увязал в легкомысленных и рискованных аферах. Теперь грозила еще и бедность! И без того подавленная супруга решила, что с нее хватит. Тут и подвернулась эпидемия холеры. Пары глотков воды было достаточно…

На открытое самоубийство она бы не решилась, поскольку была набожна. Но Бог еще никогда никому не запрещал выпить стакан воды. А уж отравлена вода или нет — это Его дело, по крайней мере сама она ничего туда не добавляла и решение осталось за Ним. Он свое решение принял и послал матушке судороги и прочие мерзкие напасти, придал ее лицу землистый оттенок, а потом сделал его восковым и наградил какой-то чужой, недоступной красотой. Тогда она уже отмучилась.

Мать сознательно стремилась к смерти. «Боже, пусть я всегда буду с маменькой! Я хочу быть послушным, я всегда хочу быть с ней!»

Юный Петр вынужден был вернуться в училище правоведения. Между тем жил он тогда уже не в интернате. Отец снова снял в Петербурге квартиру, в которой нашлось место и для сыновей. В квартире стоял жизнерадостный галдеж, производимый маленькими близнецами Анатолием и Модестом. И вообще, жизнь после смерти матушки не стала тоскливой. Однако именно в минуты веселья Петра нередко охватывало смутное и болезненное чувство, как будто веселье — это нечто непристойное и запретное. («Я должен следовать за маменькой!»)

Дела семьи Чайковских даже, казалось, пошли в гору. Финансовое положение неугомонного папеньки несколько улучшилось. Летом семья выезжала за город, на дачу, где жилось весело. Присутствие молодых девиц — Зинаиды, старшей сводной сестры Петра, его двоюродных сестер Лидии и Анны, дочерей многодетного дядюшки Петра Петровича, к которому позднее предстояло переселиться всему семейству, и младшей сестры Александры, которую все называли Сашей, — привлекало к дому молодых людей.

Петр с удовольствием общался с девушками, у него с ними было намного больше общего, чем с лихими молодыми людьми, которые стали регулярно появляться на даче в качестве ухажеров. С девушками Петр был на равных, вместе с ними он играл, танцевал, лакомился сладостями и занимался рукоделием. Он очень привязался к своей сестре Саше, которую обожал, потому что у нее были такие же глаза и почти такие же красивые руки, как у маменьки. Он любил и свою кузину Анну, с которой самозабвенно играл в прятки или занимался рукоделием. Ему намного больше было по душе дружить с девушками, чем с мальчишками из училища правоведения, грубоватыми и всегда готовыми затеять драку. Петр же ссор не выносил, он был нрава кроткого и уживчивого.

Однако ни одна из девушек не имела над ним и частицы той власти, которой пользовался один из его приятелей по училищу по фамилии Апухтин.

Петра Ильича в училище любили, считали порядочным и сговорчивым малым. Между прочим, особенно талантливым его никто не считал. Учеником он был посредственным, по математике даже слабым. А об Апухтине ходили самые невероятные слухи: шепотом рассказывали небылицы о его безграничной одаренности и о его порочности. Он был знаком с трудами всех современных философов и не верил ни в Бога, ни в черта, ни в воскресение Христово. Он знал все произведения Пушкина наизусть и сам хорошо писал стихи, которые ему довелось читать самому Тургеневу. Тургенев, охваченный одновременно восторгом и ревностью, воскликнул: «Молодой Алексей Николаевич Апухтин станет одним из великих поэтов России».

Молодой Апухтин, гордость училища правоведения, кумир своего класса, был маленького роста, намного меньше своего ровесника Чайковского, но отличался уверенной манерой держаться, ловкостью и гибкостью, был превосходным гимнастом и бегуном. В то время как Чайковский был со всеми одинаково мягок и ненавязчиво любезен, Апухтин вел себя по отношению к большинству окружающих враждебно, холодно или вызывающе, выделяя лишь избранных, интересующих его людей, при общении с которыми он самоуверенно и хитро пускал в ход все свое многогранное обаяние. По неизвестной причине он заинтересовался Чайковским и стал приближаться к кроткому, беспомощному однокласснику, как обольстительный злой демон. Да, он обладал чарами злого демона: Петр Ильич был сражен холодным блеском его темных глаз, очарован и обезоружен резкостью его то надменного, то добродушного смеха, мудрыми и запутанными речами, завораживающим подвижным ртом с тонкими алыми губами.

Петр Ильич был сражен. Последующие годы — годы взросления, развития, юности — были подчинены влиянию злого демона Апухтина, его обаянию, его бесцеремонности, его скептицизму. О, длинные обворожительные вечера, которые они проводили, выкуривая бесчисленные сигареты за бесконечными дискуссиями в неубранной комнате Апухтина или на прогулках! Но дело дискуссиями не ограничивалось. Приятнее и тревожнее всего были моменты, когда Апухтин прерывал замысловатую, отвлеченную, шутливо-высокомерную беседу взрывом резкого, ласково-насмешливого хохота. Он протягивал свои худые, гибкие, всегда немного неопрятные руки и касался волос Чайковского, его лица или его тела. Тогда Чайковский закрывал глаза, а Апухтин шептал:

— Тебе нравится? Тебе это приятно? Я знаю, тебе это очень нравится. Мы никогда не станем любить женщин, обещай мне, Пьер! Любить женщин — это глупо, это не для нас, это для мещан, которые хотят иметь детей. А мы любим не для того, чтобы заводить детей, мы не станем превращать любовь в пошлую сделку. Мы хотим любить бескорыстно, без определенной цели… Тебе так приятно, Петенька?