Френк Слотер - Чудо пылающего креста

— А ты не забудь, что у меня работа.

— Будешь освобожден, обещаю.

И его освободили — он понимал, что в известных пределах, — чтобы назавтра, после полудня, встретить ее портшез [47] Портшез — легкое переносное кресло-носилки. , как того требовала записка, доставленная ему в то утро рабом из императорского дворца. Фауста выглядела столь же прелестной и очаровательной в дневном свете, что и накануне вечером, и даже на характерно узких римских улицах люди уступали дорогу ее портшезу с эмблемой Максимиана-августа.

Чтобы добраться до лучших магазинов города, им пришлось пересечь кварталы Субурры. Константину еще не приходилось видеть подобных, зачастую в целых семь этажей домов, с обеих сторон наглухо запиравших узкие улицы. На каждом шагу встречались таверны, в которых не было отбоя от посетителей, а также всевозможные лавки — продуктовые, цирюльные; полные народу базары, где продавали поношенную одежду и почти все, что нужно покупателю; будки, откуда высовывались предсказатели и гадалки, денежные менялы и уличные торговцы. И конечно же, всюду попадались нищие попрошайки.

На Виа-Латина Фауста сошла с портшеза и под руку с Константином прошествовала через затененные аркады к лучшим магазинам Рима. Чудесный хрусталь из Александрии напомнил ему о том, в каком жалком состоянии он видел этот прекрасный город в последний раз, поэтому Константин поспешил дальше — туда, где слышались восторженные восклицания Фаусты, разглядывавшей ожерелья, сережки, гребни, украшенные драгоценными камнями, и зеркала на серебряных подставках, — все, что настойчиво предлагали ее вниманию торговцы, и, уж конечно, роскошные вышивки из Вавилона, изумруды из Египта и шелк из Китая.

Еще на одном прилавке покупателям предлагались безделушки из слоновой кости, привезенные из нубийских земель с далекого Юга Африки, изящные цветные мозаики из Сирии и финикийских городов, а также ткани всех цветов и оттенков. Тут было все, что женской душе угодно, ибо эти лавки угождали вкусу прекрасной половины человечества, тогда как в другом месте, привлекшем внимание Константина, у книготорговцев, продавались свитки на всех языках, карты далеких стран и подробные описания географа Страбона, работы которого охватывали весь мир.

Вскоре Фауста устала от ходьбы по лавкам. Они снова заняли свои места в портшезе, и девушка приказала рабам отнести их в парк отдыха, подаренный римлянам Агриппой в честь побед империи. Здесь портшез снова был остановлен, и его хозяйка со своим эскортом пошла по дорожкам, петляющим меж беседок из роз, аккуратно подстриженных кустов, под сенью нависающих деревьев. В галерее Европы они задержались возле большой карты мира, которую по приказу Агриппы высекли из мрамора с тем, чтобы римляне могли видеть все величие гигантской империи.

— Когда-нибудь это будет нашим, — заверила его Фауста, проводя пальцем по мраморным границам государств и морей. — Вот это все, и даже больше.

— Откуда у тебя такая уверенность?

— Я себя знаю, Константин, и тебя начинаю уже понимать. Когда прошлым вечером я увидела тебя в первый раз, я поняла, что в тебе горит огромное честолюбие — как и во мне. Я должна быть августой, а поскольку женщине нельзя править Римом, я буду это делать как жена августа. Гордиться бы тебе надо, что я выбрала именно тебя.

— У меня все это никак не укладывается в голове.

— Только женщина может показать мужчине, на что он действительно способен. Вместе мы далеко пойдем.

Константин взглянул на огромные солнечные часы, простоявшие в этом месте уже почти триста лет. Солнце уже опустилось так низко, что отбрасываемая ими тень едва была отличима от мощенной мрамором площадки.

— Нам лучше вернуться к твоим носильщикам, — сказал он. — Через час мне предстоит сопровождать императора на большой пир, устроенный в его честь твоим отцом.

— Мы с тобой там увидимся, — пообещала она. — Только смотри, надень свою самую лучшую форму, ведь я буду очень гордиться тобой.

Всю следующую неделю Константин встречался с Фаустой почти ежедневно и каждый раз все больше очаровывался ею. Он быстро понял, что она вполне серьезна в своем стремлении стать августой, пользуясь им как средством, и эта перспектива совсем его не смущала. Но при этом Константин не был так уж ослеплен любовью, чтобы ничего не видеть и не слышать, а все, что он видел и слышал в Риме, не обещало ему быстрого и легкого осуществления его честолюбивых желаний. Влиятельные фракции, очевидно, уже втайне готовились к тому дню, когда император откажется от сана августа ради той роли, о которой Диоклетиан — а об этом он не раз доверительно признавался Константину — мечтал больше всего на свете, — роли садовника в прекрасном дворце в Салонах в Далмации [48] Современный город Сплит в Хорватии. с видом на Адриатическое море. И Константин, был уверен, что в тайных планах заговорщиков в Риме места для него не найдется.

Явное желание Максенция снова сосредоточить всю власть в Риме и стремление сената и преторианской гвардии, — а в этом Константин не сомневался, — вернуть себе прежнюю силу, поддерживая его, можно было не принимать во внимание как пустое бахвальство, исходящее от хвастуна и пустобреха. Но он быстро понял, что отец Фаусты, соправитель Максимиан, задумал ни много ни мало как сесть на место Диоклетиана в качестве единственного августа Римской империи.

У Константина не было никакого основания подозревать, что Максимиан видит в нем не просто трибуна, возглавляющего личную охрану Диоклетиана, пока в начале второй недели их пребывания в Риме он не испытал некоторого замешательства, получив властный вызов от самого Максимиана. Его быстро провели в небольшой приемный зал дворца, где император Запада с семьей жил во время своего государственного визита в Рим, приглашенный на праздники триумфа и Виценналии, а также чтобы отметить начало официального годового пребывания Диоклетиана на посту консула.

Константин еще никогда не видел Максимиана вблизи, но знал, что он как воин пользуется значительной репутацией и отец его уважает. К своему удивлению, Константин заметил признаки дряблости на его лице, тучную дородность тела и даже пятно от вина на тунике, хотя еще было довольно рано. На салют Константина император даже не потрудился ответить.

— Значит, ты и есть приблудный отпрыск Констанция, — сказал он. — Да уж, никто бы не усомнился, что он твой отец — кто бы там ни была твоя мамаша.

— Мое рождение вполне законно, август, и ты это всегда можешь проверить. — Он уже так привык к тому, что законность его появления на свет то и дело подвергается неоправданным сомнениям, что научился держать себя в руках, — особенно когда обвинение исходило от человека, которого он не мог силой заставить взять его назад — Нужно только спросить импера…