Михаил Ишков - Супердвое: убойный фактор

Материалы по Верещагино и Первоуральску оказались ошеломляющими! Оказалось, что и здесь произошли пожары и тоже спустя несколько месяцев после окончания стройки и отбытия А. М. Шееля с места происшествия. Фактом можно было считать, что все предприятия, а также мебельная фабрика, на которых трудился Барон, сгорели подчистую.

Вот тебе и пулеметы!

Сам собой напрашивался вопрос — почему никто не обратил внимание на схожесть сценариев?

Ответ — во-первых, каждый раз поджоги происходили в отсутствие Шееля. Во-вторых, по указаниям из Москвы Барону приходилось участвовать в экспертизах, изучавших причины возгорания в самых различных местах, даже там, где он никогда не работал. Между прочим, в Первоуральске, Верещагино и Свердловске алиби Барона было надежно проверено — оно оказалось безупречным. В Перми ограничились запросом по новому месту работы Шееля. В ответ кратко сообщалось, что по имеющимся сведениям Барон никуда не отлучался, однако в справке не было указано, где в тот день находился старик. Тем не менее, регулярность возгораний, а также результаты экспертизы, утверждавшей, что имели место «виртуозно организованные» поджоги, наводили на мысль — враг не дремал.

Факты подтверждали это.

Трущев помчался к Федотову, и, описав общую схему происшествий, выразил уверенность в несомненной связи всех этих случаев с деятельностью Шееля, однако, как откровенно признался молодой оперативник, ему так и не удалось крепко схватить Барона за хвост. Уж больно куцый.

— А ты как хотел? — усмехнулся Федотов. — У них, голубчик, дураков не больше, чем у нас. Что ты предлагаешь?

— Немедленно арестовать Шееля!

— Ишь, какой прыткий! — усмехнулся Павел Васильевич. — На каком основании? Где факты? Участие в комиссиях? Или ты считаешь фактом, что Барон работал на всех этих объектах? Я готов согласиться, что в твоих словах есть смысл. Готов согласиться и с тем, что отсутствие улик — это наша недоработка, однако беда в том, что ты слишком узко смотришь на это дело. Правда, это тоже полбеды, — он сделал паузу, снял очки, протер их, вновь водрузил на нос и остро глянул на Трущева. — Беда в том, что Шеель на допросах молчит.

Перехватив изумленный взгляд Трущева, Федотов кивком подтвердил.

— Да-да. В Краснозатонске проявили инициативу и для профилактики изолировали старика. В управлении Ефимова поддержали. На всякий случай! Барона допросили, он ни в чем не признался, и я больше чем уверен, что и не признается. Или ему не в чем признаваться. Знаешь, что вышло из этой инициативы? Областное партийное руководство обратилось в ЦК с предложением — если на старика нет ничего реального, надо дать ему доработать. Без него такой важный объект как фанерная фабрика вовремя не вести в строй. Ты, партиец, как к этому относишься?

— Положительно, — признался Трущев, затем задал вопрос. — А если он исхитрится и попытается сжечь фабрику?

Павел Васильевич поднял указательный палец.

— Во-от! Это и есть момент истины! В чем наша задача? Хватать и не пущать? Нет, Трущев, не этого ждет от нас партия. Наша задача, Николай Михайлович, прежде всего обеспечить социалистическое строительство. Кадры решают все. Как, впрочем, и темпы. Если Шеель враг, он безусловно попытается воспользоваться ситуацией. А для того, чтобы ею воспользоваться, он будет землю носом рыть, чтобы доказать свою лояльность, чтобы притупить нашу бдительность. Только в этом случае можно в нужный момент нанести смертельный удар. С этой точки зрения, его арест — это грубейшая ошибка, я уже доложил наверх свое мнение. Наша работа как раз в том и заключается, чтобы предотвратить этот удар. Или укус. Что мы можем на данный момент противопоставить Шеелю? Ничего. У нас нет неопровержимых, убойных фактов.

Пауза, вздох, признание.

— Наркома вызывали в Кремль. Срок — две недели. Либо наркомат представит факты на Шееля, либо кое-кому худо придется, но я сейчас не о возмездии. Наша главная задача — обеспечить ввод предприятия в строй и не допустить никаких пожаров. Ясно, голубчик?

Когда деревянный Трущев приблизился к двери, Федотов его окликнул.

— Подожди, вернись.

Когда Трущев вернулся, Федотов поделился с ним.

— Шееля возят на работу прямо из следственного изолятора. Этот момент меня особенно беспокоит — он вроде бы и под надзором и в то же время на территории стройки за ним очень трудно уследить. Не этой ли ситуации добивался Барон? Что там по Мессингу?

— Никакой связи. Этот факир, провидец или фокусник, я так толком и не разобрался, живет в Белоруссии, ездит с концертами, помогает организовывать колхозы.

— Хорошо, голубчик.

В этот момент зазвонил телефон. Федотов подошел и взял трубку, затем доложил — так точно — и, положив трубку, сообщил.

— Нарком вызывает.

Здесь Михалыч предложил сделать перерыв и попить чаю.

Мы сидели на веранде добротного садового домика, последнего в ряду таких же строений, расположенных на территории садового кооператива. За проволочной оградой начиналась березовая роща. Был сентябрь, с деревьев сыпался лист, и присевшее солнце, дробя лучи, заглядывало на веранду — искало себя в отражении бликующего самоварного бока. Близкая тишина, табачный дух, притихший самовар, осевшее солнце — все было пропитано ожиданием слов, в звуках которых оживала родная история, одна на всех. Это ощущение причастности, пронзительной возможности отыскать — во что не верилось, но хотелось верить, — согласие с прошлым, а следовательно, и с будущим, приманивало сильнее, чем любые, пусть даже самые аппетитные материалы, которыми время от времени нас потчуют телевидение и прочие средства массовой информации.

Николай Михайлович принес альбом с тусклыми, пожелтевшими фотографиями. Что можно было разглядеть на этих отметинах истории? Прежде всего в глаза бросилось милое создание в светлом платьице. На обороте надпись: «Светочке семь лет». Громадные банты, четкий пробор посреди головы. Затем Света в школьной форме — темное платье, белый фартук, — уже будущая красавица. Внизу дата: «1943 г.».

Николай Михайлович подал голос.

— В первый раз надела школьную форму. Ее как раз только что ввели.

Наконец, девушка-парашютистка. Ее сфотографировали в тот самый момент, когда, приставив ладонь к глазам, броско красивая девушка разглядывала небо. От этой груды фотографий густо пахло временем.

Я вернул снимки.

Николай Михайлович, глядя в сторону разлинованного розовыми облаками края вселенной поделился.

— Приду домой, Светочка тащит книгу с картинками и показывает пальцами — почитай! Потом на буквы показывает. Я ей объясняю — это «А», а это «Б». Мы с ней за полгода научились по немому разговаривать.