Михаил Ишков - Адриан. Золотой полдень

Услышав о смерти наилучшего, он был готов вторгнуться в Сирию (или, по крайней мере, делал вид, что готов). Мы сошлись на сохранении статус — кво, существовавшего до начала парфянского похода. Поверь, я очень хочу побывать в Индии. Как рассказывают побывавшие там купцы, поклоннику прекрасного там есть на что полюбоваться, тем более, если по секрету, на материке, напротив острова Цейлон, у нас уже оборудован плацдарм. Переброшенные туда когорты соорудили лагерь на побережье, но продолжить эту экспедицию нам не по силам.

Италия обезлюдела. Города нищают, поля теряют плодородие. Азия разговаривает исключительно на греческом. Евреи до сих пор не могут успокоиться и время от времени режут наших солдат и чиновников. Видал бы ты их трупы, после того как они побывали в руках этих фанатиков!

В такой момент питомцы Траяна готовят покушение на нового принцепса. По моим предположениям, они посягнут на мою, содрогающуюся от страха особу во время какой‑нибудь торжественной церемонии, когда вокруг меня не будет вооруженной охраны. Я предвижу — враги окружат меня и истыкают кинжалами, после чего объявят, что я случайно наткнулся на их клинки. В их планах создание квадриумвирата, то есть правительства из четырех императоров или тетрархов на один маленький Рим.

На большее у них выдумки не хватило!»

«…Меня публично упрекают в том, что, переходя к обороне, я теряю инициативу, но если у страны нет больше сил? Если бунты в Азии есть всего лишь генеральная репетиция общего мятежа, ведь безумцев на сегодняшний день хватает. Мои враги бездумно пытаются выпустить из‑под контроля дух вражды, неповиновения, дерзости и жажды разрушения.

Должен ли я им потворствовать в этом?

Нет, нет и нет».

Адриан откинулся к стене, оперся спиной о подушки. Некоторое время что‑то разглядывал в незримом эфире, открывшемся его взгляду. Затем встал, достал изящные ножницы и аккуратно, по прямой, как умел только он и Флегонт, отрезал написанное. Последней строчкой оказалась: «Как прочистить им мозги? Как вернуть подданным ясный разумный взгляд на самих себя, на власть, на добродетель?»

Подумал и отхватил и этот абзац. Затем приблизился к очагу, бросил в огонь исписанный кусок папируса.

Долго смотрел на огонь.

Тростниковая бумага изящно свернулась, на мгновение отчетливо проступили строчки — «квадриумвират»! Наконец пламя поглотило буквы. Он не испытал ни обиды, ни жалости — только решимость. Теперь никто не вправе жаловаться, что не ведал, в какую игру ввязался, что подался пагубному влиянию толпы.

Вернувшись к ложу, уже со спокойной, пусть и обремененной страхом перед будущим душой, дописал письмо.

«… Что касается твоего бывшего хозяина, можешь передать ему — мне нет дела до таких, как он. Возможность сохранить жизнь — лучшая награда, которой может одарить цезарь исполнившего свой долг замшелого пня и похотливого козла. Что касается Тимофеи, я выполню данное матушкой слово, однако только после допроса преступницы. Пусть Лонг будет уверен, я не занимаюсь членовредительством и обгладыванием объедков с чужого стола. Тимофею не тронут — надеюсь, этого ему будет достаточно?»

Адриан поставил точку, аккуратно положил перо, некоторое время сидел неподвижно.

Что творится на белом свете!

Рим, несколько дней рыдавший от сочувствия Траяну, теперь словно обезумел. Ведь не о свободе мечтает великий город и населявшие его людишки, но исключительно о театральном представлении, которое включало бы заговор против нового императора, неожиданную победу одной из сторон, казни, раздачи денег и другие такие же захватывающие сцены.

Римлянам подавай смену власти!

Им наскучил Траян, им, тем более, не нужен его «огрызок»! Они жаждут видеть нового героя — овеянного славой полководца, который возвел бы еще один форум, раздал еще больше денег, устроил бы еще более грандиозные гладиаторские бои.

Они как дети. Своими руками заваривают кровавую кашу, за описание которой охотно возьмутся какие‑нибудь будущие лихие писаки, называющие себя историческими писателями. Эти с жадностью слопают сытное, сдобренное тысячами смертей варево, ведь всякий бумагомаратель с куда большим азартом готов поведать о гибели родных городов, о сыновьях, вступивших в сражение со своими отцами, о сожженных мирных селениях, растерзанных в гражданской войне детях, чем о постепенном, незаметном на первом взгляд торжестве добродетели.

Неужели возможность успокоить плебс, привести к благоразумию сенаторов не стоит нескольких замшелых пней? Он обязан выкорчевать их, аккуратно и без лишнего шума вырезать ножничками их судьбы, швырнуть их в огонь, потом полюбоваться изяществом сворачиваемого папируса. В изгнании им будет недосуг тешиться воспоминаниями о Юлии Цезаре. Он, Цезарь Траян Адриан Август был хорошо учен ритором и не допустит, чтобы наследие дяди, величайшего и наилучшего, было развеяно по ветру. Он не допустит, чтобы спустя тысячу, две тысячи лет, какой‑нибудь ниспровергатель авторитетов с лицемерным сочувствием отнесется его планам переустройства государства и к нему лично.

Рубикон перейден!

В течение нескольких дней легионы отправятся в путь, и ничего уже нельзя будет изменить. Задача привести в чувство граждан доставшейся ему империи и в первую очередь римлян, этих жестоких и высокомерных повелителей мира, внезапно уверовавших, что им можно безнаказанно порочить правителей, сменять правителей, — трудна, но выполнима.

* * *

В дверь постучали. Получив разрешения, вошли.

Флегонт ввел Лалагу.

После дней проведенных у инвалида, женщина заметно похорошела, поправилась. Округлилось личико, сошли кровоподтеки, заиграли глазки, пусть даже она по примеру храмовых шлюх, скромно и выразительно потупила их. Император усмехнулся — видал он подобных скромниц, для которых заманить клиента в темный угол прямо на ножи своих дружков, отирающихся возле храма, плевое дело. Тут же поймал себя на мысли — не будь за этой продажной тварью такой длинной и многогранной истории, он, пожалуй, откликнулся на зов плоти. Вон как глянула — обо всем забудешь! Что ни говори, а дрессировать в Азии умеют.

Взгляд императора случайно коснулся недописанного письма, уловил начало, звучно и жирно проступившие буквы — «Траян Адриан, император».

Смысл их привел его в чувство.

Глянул на шлюху, прикинул — чтобы спасти себе жизнь, она пытается соблазнить его? И что? Может, стоит отведать безопасное теперь блюдо, приправой будет игра на флейте. Или использовать эту женщину в качестве модели для скульптуры Венеры Искушающей?

Почему нет?

Недурственный поворот темы. Конечно, есть в этой похоти какая‑то уродливая, неприличная струйка, но кто теперь император?