Михаил Ишков - Адриан. Золотой полдень

На фоне таких невероятных, обидных для римской гордости событий, досадной нелепостью прозвучало известие о том, что известная блудница, пригревшаяся в доме префекта Лонга, была задержана в Мамертинской тюрьме возле камеры привезенного из Антиохии престарелого колдуна. С ней находился раб Лонга по имени Таупата. Дело о незаконном проникновении в темницу не привлекло бы особого внимания, если бы не шумиха, раздутая по этому поводу жрецами иноземных культов, густо расплодившихся в Рим, в первую очередь служителями Изиды и Сераписа. Клар отправил доклад императору, в котором изложил результаты следствия, а также признание обвиняемых в том, что они являются христианами. В документе был зафиксирован их отказ воскурить фимиам и пролить вино на алтарь божественного Траяна. Во время допроса они заявили, что почитают единого Бога, а всех остальных кумиров считают идолами. Их изображения подследственные приравняли к горшкам, изготовленным гончаром. «Тем самым, — писал Клар, — злоумышленники сами подписали себе смертный приговор, однако без твоего одобрения, великий цезарь, привести его в исполнение я не отваживаюсь».

* * *

«Адриан — Регулу Люпусиану.

Я получил твое письмо, составленное с подкупающей искренностью и стремлением добиться лучшего в противовес худшему.

Мне бы не хотелось оставлять без исследования дело, о котором ты мне доносишь, чтобы и законопослушные граждане не были в беспокойстве, и преступники получили по заслугам. Я согласен с тобой, что не следует давать повод клеветникам, причисляющим себя к поклонникам Изиды, Сераписа, Кибелы, заниматься своим гнусным ремеслом.

Мое мнение таково — если наши подданные в провинциях могут доказать перед судом выдвигаемое ими обвинение против христиан, я не запрещаю им делать это; только не надо дозволять им прибегать к громким требованиям и крикам. Будет справедливо, если тот, кто донесет и докажет, что вышеупомянутые люди делают что‑нибудь противозаконное, то тогда и только тогда им следует определить наказание сообразно с их преступлением.

Эдикт моего божественного отца о запрещении тайных обществ никто не отменял, и я не собираюсь этого делать. Власть должна знать, кто скрывается во тьме, с какой целью он там копошится и чем это может грозить государству. Согласен с тобой, что в деле Игнатия и Лалаги надо принять все меры, чтобы, ради Геркулеса, какой‑нибудь клеветник не воспользовался этим законом в корыстных целях. Правилом следует считать, если кто‑то притягивает к ответу кого‑либо из христиан, он должен неопровержимым образом доказать предъявленное обвинение. В противном случае с ним следует поступать наистрожайшим образом и, соразмерно с его гнусным бесстыдством, наказывать его тем наказанием, какое он выпрашивал для своих жертв».

«…в деле Игнатия и Лалаги все обстоит совсем не так, как тебе кажется.

Ты пишешь, что Игнатий, обращаясь к своим местным последователям, вовсе не призывал освобождать его из темницы. Ты настаиваешь, что Лалага всего — навсего посещала его, чтобы поучиться «мудрости» от так называемого «святого старца», что она всего — навсего передавала его послания единоверцам и, прежде всего, их епископу Клементу

Ты приводишь цитату из послания Игнатия: «…я пишу церквям, что убежден, что умру во имя Бога, если вы мне не помешаете. Я вас умоляю не выказать себя моими злейшими врагами, ваша доброта, братья и сестры, неуместна. Предоставьте мне стать пищей для зверей, благодаря которым я буду допущен наслаждаться Богом. Я пшеница Божия; нужно, что бы я был размолот зубами животных, дабы я стал чистым хлебом Христа. Скорее ласкайте их, для того, чтоб они сделались моей могилой, чтобы они не оставили ничего от моего тела и чтобы мои похороны не обременяли никого. Я тогда сделаюсь действительно последователем Христа, когда мир не будет более видеть моего тела…»

Стремление погибнуть и воссоединиться с известным тебе проповедником из Назарета ты называешь «безобидным безумством»? Ты настаиваешь, что жизнь и смерть есть свободный выбор каждого? Ты напоминаешь, как часто мы с тобой дискутировали на эту тему.

Да, дискутировали! Но вспомни, по большей части спорили. Я и сейчас уверен, что Игнатий не такой уж выживший из ума маразматик, каким ты изображаешь его. Я не буду ссылаться на доводы соперников назореев и их завистников — поклонников Изиды или Сераписа. Я сам не в восторге от того чудовищного лицемерия и беспардонной жажды наживы, которые торжествует в их храмах. К сожалению, в наших тоже. Но принять безумие Игнатия также невозможно».

«…Требование смерти, когда мир не изведан, когда его необъятность вызывает восхищение, — не только жестоко.

Подобное отношение к жизни уже само по себе есть вызов!

И, к сожалению, вызов действенный, находящий отклик у легковерных, собирающий толпы зевак и проходимцев! Рим нуждается в воинах, строителях, купцах, полководцах, наконец, но никак не в смертниках. Риму не нужны те, кто отказывается повиноваться, кто уходит во тьму, чтобы там заняться своими таинствами. Разве Траян или Август когда‑нибудь перечил какому‑нибудь германцу или азиату, восхвалявшему своих богов, поклоняться им в Риме? Нет, мы невозмутимо надзирали за ними, уверенные в том, что и чуждые Городу боги благословят нас, если мы поможем их подопечным обернуться лицом к свободе, к разуму и красоте.

Что же христиане?

Что же Лалага?

Ей недостаточно несчастий?

Ей мало Лонга?

Общение с Сацердатой, по — видимому, ничему не научило ее. Она опять готова сунуть голову в петлю. Я готов забыть о ее посягательстве на детородный орган, я готов закрыть глаза на жалобу архигалла Астарты. Я готов — и сделал бы это с удовольствием — простить ее. Я однажды сделал это. Чем же она отплатила за любезность? Она совратила этого недоумка Таупату, который когда‑то обозвал меня «щенком». Ладно бы совратила как женщина, в том нет беды, разве что назидание нашему седовласому бабнику. Нет, она привела его к старому безумцу, и тот победоносно посягнул на его образ мыслей, на его веру, что бабник — хозяин, а я — император. Этого нельзя прощать».

«…безнаказанность есть форма поощрения. Если даже я внутренне сочувствовал бы Лалаге и домыслам Игнатия по поводу спасения, которое распятый обещает своим последователям на небесах (наука утверждает, это невозможно), по своему положению я не могу оставить безнаказанными деяния Игнатия, Лалаги, и этого глуповатого Таупаты. В этом нет ничего личного, по крайней мере, я ощущаю собственные обиды как вполне ничтожные перед лицом угрозы, которую несет в себе Игнатий.

Зараза христианства становится все очевиднее, все больше подданных подпадают под влияние их крикливых пророков. Им уже не хватает «добродетельной жизни», которую так убедительно описывают философы. Им подавай «честную жизнь», «святую веру», «великую надежду» Кто же они, наставники назореев? Знаешь ли ты, что Клемент, епископ римский, — раб! Если дело и дальше пойдет подобным образом, скоро всеми нами будут управлять рабы. Ты считаешь это приемлемым? Я — нет!