Михаил Ишков - Марк Аврелий. Золотые сумерки

Помнится, когда Диогнет покинул виллу, Марк безумствовал весь день. Забросил к лярвам все дела, вытащил из‑за прялки Фаустинку и повлек ее в спальню. Потом напился и бегал в набедренной повязке по лугам. Голова кружилась от возможности спасения, пусть даже в этом рецепте было что‑то от желания безумца летать по воздуху, но кто мог запретить ему стать лучше?

Быть хуже, чем ты есть, и пытаться не надо. Забудь о разуме, отдайся постыдным желаниям и дело в шляпе. А вот чтобы стать лучше , необходимо потрудиться. Это великая цель, достойная великого правителя.

Конечно, все оказалось не так просто. Случались у него и срывы, и приступы отчаяния. Недоброжелатели скоро сумели выкрасть его записки, и сенатор Гомулл представил их Антонину Пию с добавлением вставок, обличающих наследника в подготовке заговора. Антонин вернул записи приемному сыну и посоветовал быть осторожнее. Обращайся исключительно к самому себе, обходись без примеров, фактов, оценок. Одним словом, добавил император, пиши, так, как я: скупо, по делу, разбирая и примеривая на себя основоположения.

Антонин спросил.

— Скажи, Марк, кто‑нибудь видал мои записи?

Марк не смог скрыть удивления, затем отрицательно покачал головой.

— То‑то и оно, — довольно усмехнулся приемный отец и добавил. — И не увидит!

С той поры Марк Аврелий Антонин писал отвлеченно, исключительно для себя. Взвешивал истины, наставлял себя таким образом, чтобы никакой злоумышленник не сумел бы извлечь из его заметок никакой конкретной выгоды, проникнуть в какую‑нибудь дворцовую тайну.

* * *

В сад вышел Александр Платоник, приблизился. Император глянул в его сторону, спросил.

— Что случилось?

— Господин, пришло донесение от наместника Египта. Волнения в Александрии. Неспокойно и в Фиваиде. Есть сообщение от доверенного лица.

— Читай.

— «…Бегство жителей принимает массовый характер. Целые села оказываются покинутыми. Неоднократные приказы префектов, призывающих беглецов вернуться, остаются безрезультатными. Крестьяне уходят в Александрию или в трудно доступную болотистую местность в дельте Нила, так называемую Буколию. Постоянно готова восстать Фиваида. Одной из причин могу назвать пренебрежительное отношение к коренным египтянам». Далее несущественные подробности.

— А именно?

Александр Платоник чуть слышно вздохнул и продолжил.

— «Привилегированными считаются греки и римляне. Для них открыты все возможности продвижения как на военной, так и на гражданской службе. Выходцев из местного населения берут только во флот». Государь, — после короткой паузы, добавил Александр, — неспокойно также на границе с Парфией и Арменией.

— Что ж, пора приниматься за дела.

Общее положение государства на одиннадцатом году правления (172 г.) Марка Аврелия Антонина было нерадостным, но и отчаиваться было не с чего. С одной стороны, нерешен северный вопрос, в Испании подняли головы мавры, неспокойно в Египте, житнице империи, казна пуста. С другой, авторитет императора высок как никогда, армия обучена, опытна в военном деле и послушна ему. Провинции пока обходят мор, голод, сотрясения земли и наводнения. При таких условиях никто не решится протестовать в открытую и вряд ли найдется храбрец, рискующий открыто заявить о своих претензиях на престол, тем не менее, в верхних сословиях, особенно в сенаторской среде, все более отчетливо вызревало убеждение, что император ослабел, проявляет мягкотелость и со здоровьем у него не все в порядке. Охочие до слухов граждане уверяли — ждите перемен. Не зря, добавляли знатоки, принцепс отложил приведение в исполнение приговора, вынесенного Ламии Сильвану.

Сам Марк Аврелий оценивал ситуацию в стране как неустойчивую, не более того. Поскольку сложившийся баланс сил был подавляюще в его пользу, дальнейший ход событий мог и должен был привести к крупным успехам. Главное, не совершить какую‑нибудь ненужную глупость, метко выбрать точку приложения сил. На практике это означало продолжение целенаправленной подготовки к походу за Данувий, и принятие мер, подтверждающих умение и желание принцепса, не взирая ни на какие препятствия, обеспечить интересы города и государства.

Между тем в городе все громче звучали голоса, требующие пересмотреть указ, награждавший Коммода титулом цезаря и отменить право наследования власти по линии родства. Сильные в Риме настаивали на возвращения к практике Траяна, Адриана и Антонина Пия, которые по совету опытных людей заранее подбирали себе преемника. Странным образом в этом требовании были едины как старая римская знать, недовольная засилием в верхних эшелонах власти выходцев из провинций, так и его бывшие друзья, примыкавшие к партии «философов».

Марк выслушал и тех и других. Мнения своего не высказывал, старался отыскать исходный пункт интриги, разгадать ее замысел.

Глаза ему открыли «друзья». Спустя несколько дней после возвращения из Паннонии император устроил дружескую пирушку, на которой Цинна, прибегая к иносказательным выражениям, посоветовал Марку развестись с Фаустиной. Даже осмелился поведать притчу о муже, закрывавшем глаза на распутное поведение жены и потерпевшем по этой причине крупные убытки. Марк, выслушав эту глупую, надуманную историю, неудовольствия не высказал, правда, посоветовал Цинне прежде чем советовать, хорошенько подумать. Тогда тот в открытую принялся настаивать на своем, доказывая, что весь Рим только и говорит о похождениях одной очень знатной особы, о том, что по утрам у нее завтракают какие‑то забулдыги — поэты, не о говоря о гладиаторах и наездниках.

— Послушай, Цинна, — прервал его рассуждения Марк, — тебе должно быть известно, что при разводе я обязан вернуть имущество принадлежащее жене?

— Этого требует закон, — пожал плечами сенатор. — Только я не понимаю, причем здесь имущество?

— Ну, как же, — улыбнулся Марк. — В приданное за Фаустиной я получил от ее отца государство. Ты предлагаешь мне отказаться от него?

— Я не смею советовать подобное тебе, Марк, — на лице Цинны легла тень. — Но давай рассудим вот каким образом. Ты вправе сам издавать законы, так что решить вопрос с имуществом можно и не обращаясь к устаревшим нормам.

— Это удивительно, Цинна! — воскликнул император. — Ты, известный законник и борец с тиранией, так легко предлагаешь мне изменить одно из самых прочных и древних установлений, поддерживавших прочность семейных уз? Подтвержденных Гаем Цезарем, Октавианом, и моим отцом Пием?.. Я поражен, сенатор! Ты толкаешь меня на путь произвола.

— Ни в коем случае, принцепс! — с прежним апломбом заявил Цинна. — Мой совет направлен лишь на поддержание законности и порядка в государстве.