Михаил Ишков - Траян. Золотой рассвет

Вопрос был до того неожиданный, что Ларций не сразу нашел, что ответить. Некоторое время он подбирал слова, затем объяснил, что в Риме Волусия оказалась после смерти родителей. Она осталась круглой сиротой и перебралась к тетке. Добавил, что Волусия ни в каком родстве с Регулом не состоит, а если бы даже и состояла, она ни в чем не похожа на этого… — он помедлил и закончил, — влиятельного сенатора.

После чего искоса глянул на императрицу, высокую некрасивую, длиннолицую женщину, не спеша пережевывавшую виноградину. Чем‑то она напомнила Ларцию корову, может, глазами — добрыми и скучными. Плотина вздохнула, посочувствовала «девочке» и вновь неожиданно для Ларция поинтересовалась — если то, что рассказывают о нападении на Волусию, правда, какая причина толкнула Регула затеять подобное страшное злодеяние, ведь убийство пусть и дальней, но все же родственницы, это возмутительно. Такое преступление не может не остаться без наказания. Ларций саркастически усмехнулся — ага, не может. Попробуй доберись до этого… влиятельного сенатора! Сначала надо отыскать Сацердату.

— А это кто такой? — спросила императрица.

Ларций едва сумел скрыть разочарование — что толку втолковывать этой корове, что в Риме теперь всякое преступление можно совершить, действуя исключительно посредством доноса. Стукни куда следует, мол, твой сосед приютил жену государственного преступника, и можешь вселяться в его дом. Обвини прозябающего на чужбине родного отца в преступном намерении убить цезаря, и можешь пользоваться всем, что принадлежало отцу. Пригрози состоятельному человеку доносом, и тот со страху не то, что дом или имущество, виллу подарит. Потом добавил специально для коровы — теперь в городе не надо выходить с ножом на большую дорогу, разве что для развлечения, чтобы не потерять квалификацию.

— Да, да, да, — императрица, кивая, поддержала заявление гостя. — Я согласна с тобой, Ларций, нравы в Риме упали так низко. Люди теперь с куда большим энтузиазмом похваливаются постыдным, чем добродетельным. Скажи, Ларций, почему они так поступают?

Ларций удивленно глянул на Плотину. Женщина по — прежнему добрыми скучными глазами не мигая смотрела на собеседника. Сердце у префекта дрогнуло — ему приходилось иметь дело с коровами. В деревне, расположенной возле их кирпичного заводика, паслось много коров. Мигать они, может, и не мигают, но жевать никогда не перестают. В результате в той местности всегда полным — полно молока. Это вселяло надежду. Он взял себя в руки и начал терпеливо втолковывать — все дело в наследстве.

— Кальпуриния заявила Регулу, что оставит все свое состояние Волусии, и этот… — Ларций, едва удержавшись, чтобы не выразиться грубо, похватал воздух пальцами на правой руке, помог себе железным крюком на левой, потом закончил, — влиятельный сенатор не смог стерпеть такой обиды.

Затем, распаляясь и открывая душу, гость подробно поведал императрице историю, которая началась в тот день, когда он вернулся из похода и узнал, что Регул потребовал от его родителей передать ему по завещанию дом на Целийском холме.

— По завещанию? — императрица чуть вздыбила брови. — Но в этом случае ему пришлось бы ждать смерти твоих родителей?

— Ах, госпожа! — не удержался Ларций. — После написания завещания отцу и матери жить бы осталось несколько дней. На этот случай у сенатора есть верные люди, тот же Сацердата, например. Влез бы в дом и чиркнул стариков по горлу. Меня обвинили бы в убийстве, и все дела.

Он попытался доходчиво объяснить, каким невыносимым бременем может оказаться для сына ожидание казни, которой грозил его отцу и матери влиятельный сенатор. Заодно (специально для коровы) отметил, что среди сенаторов, к сожалению, тоже попадаются на редкость скверные люди, например Публиций Церт, погубивший Гельвидия. Напомнил о Руфе, Сексте Фронтине, Плинии Младшем, сообщил, как все они трепетали в последние годы правления Домициана и какое разочарование испытали во времена Нервы.

— Это были трудные годы, госпожа.

Забывшись, Ларций уже вовсю размахивал крюком. Сначала спохватывался и ненадолго прятал искалеченную руку под складками тоги. В подробностях рассказал, как, возвращаясь от Плиния, наткнулся на убийц, пытавшихся лишить девушку жизни. Рассказал императрице о вилле Регула. Подобие живого интереса проснулось в глазах Плотины, когда он упомянул о статуях, установленных в чудесном парке на берегу Тибра. Упомянул Ларций и о договоре, на который его вынудила согласиться окружившая его толпа бесчувственных каменных регулов. Умолчал только о последнем разговоре с Волусией, когда он дрогнул, а она, как малыша, взяла его за руку и повела в домашний сакрарий, чтобы дать клятву верности.

Здесь сделал паузу. В паузе проклял себя за откровенность. Потом сердце взыграло — гражданин он или поганый раб? Почему он должен молчать о наболевшем, тем более разговаривая с коровой.

Он продолжил рассказ.

Все подчистую! И что жить не может без этой женщины, и что теперь ему все равно, и что если сильные мира сего забыли о подданных, никакая философия не в силах унять душевную тоску. Выложил все, что накипело, что не давало покоя, о чем не отважился упомянуть, даже беседуя с Плинием, Руфом, Фронтином. В конце уже без стеснения махал искалеченной рукой — пропади все пропадом. И служба, и война, и награды, и доблесть, если дома его не встретит Лусиолла или он вновь окажется в лапах какого‑нибудь непотопляемого Регула.

Наступила тишина, долгая, тягостная. Ларций, по — прежнему проклиная себя за откровенность, все ждал, когда супруга божественного подожмет губы и прикажет ему удалиться.

— Не забудь пригласить меня на свадьбу? — попросила Плотина.

— И меня тоже, — подал голос Адриан. Он вошел во время разговора и пристроился в углу.

Ларций опустил голову.

— Это будет великая честь для меня и Волусии, — голос у Ларция дрогнул.

Когда он ушел, Элий Адриан вскочил с места и скорым мелким шагом заходил по просторной каюте. Наконец всплеснул руками

— Что творится в Римском государстве! Всякий, кто научился карябать по навощенной дощечке, считает себя вправе по — своему толковать старинный закон, который в случае с Лонгом и его родителями и силы‑то не имеет!

— О каких законах ты говоришь, Элий.

Плотина возразила спокойно, не повышая голоса, потом вновь отщипнула виноградину от обильной ягодами кисти, лежавшей перед ней на блюде. Не моргая уставилась на племянника и добавила.

— Домициан сам являлся законом. Он, нечестивец, при жизни объявил себя богом, а ты взываешь к такой отвлеченной и многомудрой науке как юриспруденция.

— За это и поплатился, — многозначительно добавил молодой человек.