Нид Олов - Королева Жанна. Книги 1-3

Кто бы ты ни был — не гордись, не кичись. Склони голову. Помни о том, что и ты смертен. Придет день Суда, он придет и для тебя, ты не уйдешь от него. Подумай об этом дне. Чем оправдаешь ты свои дела?

Нежные дисканты с робкой мольбой полетели ввысь.

«Мы малы, мы ни в чем не виноваты, мы не ведали, что творим». — И тут же их сбил с высоты грозный удар сильных мужских голосов:

Никто не уйдет от возмездия. Мне ведома книга твоей совести, в которой записано все, ибо кто же знает твои дела лучше, чем ты сам?

Жанна, неподвижно стоявшая впереди всех, у гроба, вдруг опустилась на колени и вся склонилась книзу. Плечи ее затряслись. Эльвира шагнула к ней: Жанна плакала, плакала по-настоящему, настоящими слезами. Музыка растопила, расплавила жгучий комок, и горе нашло выход. Жанна рыдала. Рыданий ее не было слышно в мощном звучании реквиема, но все тело ее содрогалось, и она клонилась все ниже. Она рыдала неудержимо, взахлеб. Эльвира облегченно вздохнула. Слава Богу, наконец-то.

Толпа колыхнулась вперед. Эльвира, обернувшаяся ко всем, сделала предостерегающий знак. Ни в коем случае не следовало прерывать торжественного хода службы. Все остались на местах, но по рядам прошло шевеление. Эльвира не сразу поняла, в чем дело. Наконец появилась красная бархатная подушка, которую передавали вперед. Черной впопыхах не нашли. Лианкар принял подушку и подал ее Эльвире; та подмостила ее под колени королеве. Склонившись рядом с ней и обняв Жанну за плечи, она заплакала сама — от горя и облегчения.

«Lux aeterna [111] Свет вечный (лат.). .

Свет вечный. Плачь, скорбящий, плачь, скорбящая. Твои слезы праведны и угодны Мне. Для него — свет вечный, для тебя — слезы. Это он зажег в твоем сердце негасимый светильник. Он пребудет со Мной отныне и до века, но часть его света пребудет в тебе. Плачь, скорбящая, слезы твои радостны. Плачь».

Пение смолкло, и тут же ударил колокол собора, за ним другой. И погребальный звон, подхваченный другими церквями, разнесся по всему городу.

— Ты хочешь еще раз посмотреть на него? — спросила Эльвира, отбирая у Жанны насквозь мокрый платок.

— Нет… не надо… — потрясла головой Жанна. — Пусть закроют.

Позади собора, огражденная глухими стенами от городского шума, находилась Капелла упокоения — огромный, роскошный склеп, где хоронили самых выдающихся мужей Виргинии, первых после королей. Здесь спали вечным сном вельможи, полководцы, дипломаты — все те, кто каким-либо способом прославил имя Виргинии. Сюда Жанна прошлой весной велела перенести прах герцога Матвея, своего наставника и государственного секретаря короля Карла. Сегодня она провожала сюда Карла Вильбуа, преемника герцога Матвея и ее друга, сына принца Отенского и крепостной крестьянки.

Над входом в капеллу огромными буквами было высечено:

«Ora pro nobis».

Молись за нас. Мы сделали много, чтобы твоя страна стала великой, могучей и славной на весь свет. Молись за нас, король, — мы работали для тебя. Благодаря нашим усилиям ты мог прочно стоять под своим королевским балдахином, благодаря нашим бессонным ночам ты мог спокойно спать, не страшась заговорщиков, ты мог водить свои войска в походы и битвы, не опасаясь измены, — возноси же за нас благодарственные молитвы. Молись за нас и ты, простой человек, — мы работали и для тебя, хотя ты, возможно, и не ощущал этого.

Над городом плыл похоронный звон.

Закрытый гроб пронесли через храм на вымощенный плитами Двор мира. Жанну вели под руки Эльвира и Анхела; она перестала плакать, но все еще всхлипывала, то и дело поднося к глазам платок.

Офицеры Отенского батальона образовали коридор, по которому через Двор мира несли гроб. Его внесли в капеллу и поставили около зияющей глубокой ямы на расстеленный стяг Отена.

Последняя, короткая, церемония.

— Ваше Величество, можно опускать?

— Да, — кивнула Жанна и закрыла лицо руками.

Она не могла видеть этого. Под гроб продели черные шнуры, и восемь гвардейцев осторожно опустили его вниз, в глубину зияющей ямы. Смерть приняла Вильбуа в свои объятия; теперь он всецело принадлежал ей. Из глаз Жанны снова заструились слезы.

— Все, — шепнула Эльвира.

Отняв от лица руки, Жанна осторожно подошла к яме и заглянула. Там был мрак; только чуть-чуть поблескивала золотая каска на крышке гроба, глубоко-глубоко, как будто из самых недр земли.

Жанна крепко закусила губу, чтобы не разрыдаться, и начала стаскивать свои черные перчатки. Две слезинки капнули в яму, в глубину.

Она бросила на гроб черные перчатки и протянула руку назад. Эльвира вложила в нее мокрый от ее слез платок, и Жанна бросила его вслед за перчатками.

«Мои руки, которые тщетно будут тебя искать, — тебе. Слезы глаз моих, которые не устанут тебя оплакивать, — тебе».

И каждый из пэров бросил в яму свой перстень, в знак того, что память их о покойном вечна, как золото.

Над городом плыл похоронный звон.

Монахи из конгрегации Мури закрыли яму тяжелой каменной плитой. На ней была высечена эпитафия и даты: 1541–1576. Этот человек прошел свою земную жизнь только до половины.

Ударила сигнальная пушка. И тут же страшный гром потряс Толет. Грохотали орудия Мириона, Таускароры, Аскалера, Герена, монастыря Укап, всех бастионов города, всех кораблей, стоящих на Влатре. На десятки миль разнесся этот гром, троекратно повторенный, чтобы знали все: прах Карла Вильбуа, принца Отена, государственного секретаря и маршала Виргинии — предан земле.

Молитесь за него.

В Толете светило солнце, а в Генуе уже в полдень было пасмурно, как вечером. Сырой ветер нагонял все новые тучи с Альп; временами в воздухе крутились снежинки. Зато в Толете рыдали, а в Генуе веселились, Толет хоронил, а Генуя собиралась танцевать.

В последнее время Генуя веселилась и танцевала что-то уж чересчур много. Стороннему наблюдателю могло показаться, что это пир в ожидании конца света, но генуэзцы объясняли это исключительно тем, что у наместника отменно веселый нрав.

Маркиз Паллавичино устраивал маскарад. Внутренний двор его палаццо сиял огнями. Факелы и плошки пришлось зажечь уже в пять часов пополудни. Декораторы заканчивали работу при искусственном освещении. Ровно в семь часов хозяин воссел на курульное кресло, вынесенное на верхнюю площадку мраморной лестницы.