Михаил Ишков - Семирамида. Золотая чаша

— Ты хочешь сказать, что твой отец согласился на подмену?

— У него не было выбора.

— То есть, как не было выбора?! Выходит, послание твоего отца тоже побывало в их руках? Боги наказывают меня за ослепление!..

Он решительно направился к двери. Вслед ему Гула с достоинством напомнила.

— Если ты собираешься подвергнуть пыткам Сарсехима, ты поступишь неразумно.

Бен-Хадад впал в ярость.

— А как разумно?! Ты предлагаешь отдать палачу тебя? Я не позволю относиться ко мне как к простаку, которого всякий может обвести вокруг пальца? Которому можно подсунуть всякую завалявшуюся дрянь?

Гула вскрикнула, прижала ладонь к губам, потом тоненьким голосом предупредила.

— Молчи!! Не говори больше ничего, чтобы потом не пожалеть об этом. Ты сомневаешься, что я — вавилонская принцесса?

Бен-Хадад смутился.

— Нет… мои люди подтвердили… но…

— Ты полагаешь, что получил бы от этой скифянки больше, чем получил от меня?

Бен-Хадад возмутился.

— Как ты могла подумать такое? Какое мне дело до этой продажной девки, когда у меня есть ты!

— Я вовсе не ревную к этой скифянке, мне нет до нее дела. Я озабоченна безопасностью государства.

— То есть? — не понял царь — Не лучше ли сохранить в тайне все, что случилось в пустыне? — предложила молодая женщина, — и воспользоваться случаем обмануть ненасытного Салманасара.

— Как? — заинтересовался Бен-Хадад.

— Это надо обдумать, мой царственный. В этом деле спешить нельзя. Иди ко мне, я тебе объясню…

Насладившись друг другом, Гула пощекотала ноготком плечо царя.

— Меня пугает, что народ Ашшура поверил этой гнусной лжи. Притязания скифянки на родство с Иштар опасны.

— Эти дикие варвары готовы поверить чему угодно, лишь бы броситься на чужое добро.

— Сейчас важно сохранить в тайне существующее положение вещей. Это поможет нанести ассирийцам удар еще до того, как они отправятся в поход.

— Ты полагаешь, что, уличив твою сестру во лжи, мы выиграем первую битву? Внесем смуту в их ряды?..

— Еще какую! Предупреди старшего евнуха, чтобы тот держал язык за зубами. Пусть Сарсехим еще раз попадет в плен к ассирийцам. Вопрос, что он им выдаст?

Бен-Хадад вскочил с ложа, шагнул к окну. Он испытал прилив энтузиазма.

— Ты права! Ты очень права, драгоценная! Твой евнух известит Салманасара, что мы ждем подмогу из Египта.

— А мы ждем оттуда подмогу?

— К сожалению, повелитель реки уклонился от ответа.

— Вот и хорошо. Пусть Сарсехим сообщит, что фараон собирает войско. Только нельзя настаивать, принуждать этого мошенника.

— Конечно, любимая. Он узнает об этом обок, а в послании, которое он должен будет тайно доставить твоему отцу, будет написано, что мы с благодарностью примем и его помощь.

— Теперь, что касается Шами. — откликнулась с ложа сводная сестра. — Нельзя позволить этой проныре утвердиться при дворе Салманасара. Ей следует немедленно указать на ее место. Было бы уместно подвергнуть мошенницу испытанию.

— Какому?

— Об этом мы еще поговорим.

В тот же день к вечеру над городом собрались грозовые тучи, и на Дамаск благодатно опрокинулись небеса. Дождь лил до утра и щедро напоил землю. С рассветом город ожил. Жители выбегали на улицы, славили Бен-Хадада, затем толпами повалили к храму Баала, засыпали храм цветами. Радовались все, даже местные шлюхи — не храмовые, величественные и надменные, но самые что ни на есть обыкновенные, промышлявшие телом на кладбищах и городских рынках. Весь день они отдавались бесплатно и с нескрываемой охотой.

Храмовые же после полудня пошли в пляс. Время от времени то одна, то другая скидывала с себя одежды, распаляя толпу до предела. Ближе к вечеру жрецы организовали торжественный вынос статуй Баала и Ашерту, а в сумерках праздник переместился за крепостные стены в пригородные сады.

Утром в казармы примчался знакомый смотритель с известием, царь дал добро на отъезд вавилонской свиты. Писец с радостью поделился — тебе очень повезло, что ты оказался в Дамаске, щедрость государя неописуема. Затем пригласил — ты, Сарсехим, будешь самым почетным гостем, какого я встречал в своем доме.

Разобрали по домам и вавилонских воинов. Даже скифам во главе с Ардисом перепало угощений от ликующих горожан.

Смотритель постарался — это Сарсехим отметил с первого взгляда. На столе стояли самые изысканные кушанья, и у голодного, заметно отощавшего от переживаний, евнуха слюнки потекли. Хозяин славил его как великого человека, доставившего в Дамаск «обильную плодами смокву», а уж они, воины Дамаска, смогут защитить ее от посягательств немилосердного Салманасара. Их союз, в который входят множество государств Нижнего Арама [7], крепок как никогда. Нам окажут поддержку степные арабы, а также финикийские города. Если учесть, что «властитель реки» собирает войско — здесь смотритель доверительно подмигнул гостю, — Сарсехим может быть уверен, «смоквочку не дадут в обиду»!

Менее всего Сарсехима занимала помощь, которую правитель Египта обещал оказать Дамаску. Куда более тревожило — как безопасно миновать Ашшур, и что он скажет злопамятной и всемогущей Амти — бабе? Стоит только поведать о том, что случилось с Гулой, ему не будет пощады. С другой стороны, нельзя умолчать и о скверном. Кто может поручиться, что тайные соглядатаи Закира уже не донесли в Вавилон правду?

Что есть правда? Как быть с правдой? Размышляя по этому поводу, Сарсехим ощущал, как у него начинал болеть пупок, ныть шея. Затем прихватило сердце.

Увы, говорил он себе, нелепо ждать от богов справедливости. Милосердие докучно, куда занимательнее прыжки, совершаемые смертными, и гримасы, которые они строят перед лицом всемогущей судьбы. Увы, увы, жизнь не разглядывает себя в зеркале. У жизни нет зеркала, заглянув в которое смертный мог бы посмеяться над страхом и ужасом, терзающими его душу, ведь страх не что иное, как дрожание души, а ужас — ее разрубание.

Почему боги насмехаются над ним! То вызволят из беды, то вновь ввергнут в несчастье. Почему они так жестоки?

Им весело?!

Что же это за боги?!

Давным — давно раби, у которого он малолеткой набирался мудрости, утверждал, что нет иных богов, кроме всемогущего Яхве, нет стихий — есть творение, нет судьбы — есть воля того, кто единосущ и непостижим.

Это воспоминание родило острую боль в сердце, которую он испытывал всякий раз, когда в памяти вставали родители, яма, в которой они прятались. Вспомнились два ассирийских солдата, которые вслед за родителями вытащили его из ямы. Один из них, оглядев голого мальчишку, весело крикнул другому.

— Гляди-ка, обрезанный!..

Другой, весь в крови, в металлическом шишаке и в кольчужной рубахе, бородатый, скептически осмотрел рыдающего мальчишку и скривился.