Михаил Ишков - Семирамида. Золотая чаша

— Разве нет?

— Не знаю, но могу предположить, что на самом деле хитрюга замыслил ударить по княжествам в горах Анатолии, что находятся к западу от Урарту. Ему позарез нужно железо. Никто не знает, как ассирийцы научились выделывать из него превосходное оружие. Насколько мне известно, ты отдал за свою секиру двух буйволов, не так ли? Ты не отказался бы и от стального меча, ведь такой клинок запросто рубит медные доспехи?

Ардис кивнул.

— А где добывают руду для выплавки этого тусклого металла?

— В Хуме, что в горах Тавра, — ответил Ардис.

— Вот видишь, — подхватил евнух. — Теперь о Буре. Куда бы не повернул Салманасар, в любом случае ты должен держать Бурю в узде. Страсть к известной тебе особе неумеренно будоражит его. Он не оставил попыток привлечь ее внимание и полагает, что для этого нет лучшего средства, чем совершить какой-нибудь подвиг. Это самое гибельное для нас обстоятельство. Он слишком горяч, и я боюсь, что в Дамаске, вместо того, чтобы помогать мне, займется тем, что по просьбе этой особы начнет совать нос туда, куда его не просят. Ему мало следить за мной, он попытается следить за всеми дамаскинцами сразу и, прежде всего, за Бен-Хададом.

Сарсехим потер пальцы, как бы пробуя на ощупь мысль, которой хотел поделиться с Ардисом.

— Понимаешь, Буря почувствовал себя сопричастным, — евнух развел руки, словно попытался обнять что-то необъятное, — к чему-то более высокому, что доступно его разумению. Почувствовал себя при исполнении — это одно из самых тяжких наказаний, которому человек добровольно подвергает себя. Приструни несносного мальчишку, или я сам займусь им.

Ардис многозначительно напомнил.

— Все мы сейчас при исполнении…

Сарсехим перебил его.

— Да, но мы с тобой осознаем разницу между собственной жизнью, жизнями любимых людей и химерой чуждой нам государственности, и это внушает надежду.

Он помолчал, потом спросил более определенно.

— Скажи, Ардис, тебя волнует, что случится с горными княжествами, если полки ассирийских разбойников ударят на север? Как-никак мы с тобой вавилоняне.

— Нет.

— А если ассирийские бандиты переправятся через Евфрат и двинутся на Сирию?

— Я не отвечу тебе, Сарсехим, потому что знаю тебя как облупленного. Ты не выжмешь из меня ни да, ни нет. Что касается Бури, я не дам ему воли. Ты предлагаешь держаться вместе, давай держаться вместе. Ты решил двинуться через Тадмор, давай через Тадмор. Пусть степной бедуин снесет мне голову до того, как я увижу смерть своих внуков…

Евнух всплеснул руками.

— Придержи язык, старый дуралей! — возмутился он. — Не кличь демонов заранее. Я считал тебя умнее. Ведь я же сказал, что постараюсь спасти наши жизни!

— Это ты придержи язык, мерзкий скопец!.. — повысил голос старый вояка. — Хочешь проверить, насколько я глуп? Что касается моей семьи, то в этом деле только последний глупец решится положиться на тебя. Ты ошибся адресом. Я промолчу, вонючий зад, но позорить себя не дам.

— Вот и договорились, — спокойно ответил евнух и принялся отряхивать колени. — Значит, я не ошибся в тебе, и мы будем держаться вместе. На досуге задумайся вот о чем: если сильные мира сего сумели согласовать свои замыслы с нашим нежеланием исполнить их — неважно, лаской или угрозами они добились этого, — неужели мы, у которых одна цель, не в состоянии найти согласие между собой?

Скиф промолчал, но глаза его заметно повеселели.

Уже в Сирийской пустыне Ардис убедился, что в задумке евнуха отправиться коротким, но опасным путем, таилось что-то бóльшее, чем уловка неопытного мошенника или расчет на авось. Через пару дней после того, как они покинули Вавилонию, среди гранитных скал их остановили бедуины. Вели себя нагло, Сарсехима хлестнули нагайкой, но это насилие продолжалось только до того момента, пока кто-то из степняков, переворачивавших пожитки в колеснице, не заглянул в резной ларец. Увидев священные останки гигантского члена, дикарь остолбенел.

Скоро к каравану подъехал на верблюде вождь племени. О чем они говорили, Ардис не слышал, тем более что старейшина смотрел на евнуха сверху вниз, а евнух что-то объяснял ему, стоя на земле. Общались они недолго, вдруг седобородый разбойник соскочил с верблюда и, оправдываясь, мелкими шажками принялся бегать вокруг евнуха. Когда они вновь отправились в путь, молоденький бедуин, ударивший скопца, был подарен Сарсехиму.

Причину такой покладистости со стороны необузданных кочевников Ардис выяснять не стал, и когда в Тадморе Партатуи-Буря бросился на евнуха, приказавшего продать кочевника на невольничьем рынке, Ардис принялся хлестать Бурю плеткой.

Сарсехим, молча следивший за экзекуцией, ожидал, что буян возмутится, бросится на Ардиса, однако тот покорно склонил голову. Так и стоял, осыпаемый совсем не слабыми ударами.

В конце евнух посоветовал Буре.

— В следующий раз будешь умнее. Иначе я прикажу продать тебя в рабство.

— Кого? Меня?! — молодой скиф сжал кулаки. — Да я!..

— Прикажи, евнух, — подал голос Ардис и взялся за секиру, — и я укорочу его дни до мгновения.

Буря, словно просыпаясь, безумно глянул на старшего по возрасту сородича, потом повернулся и направился к своему коню. Долго стоял, обняв скакуна за шею. Видно, выкладывал ему свои обиды, делился заветным. Вспоминал Шаммурамат.

Далее путешествовали без приключений.

Был конец зимы — самая благодатная пора в пустыне. Подули влажные ветры. Обильные дожди оплодотворили окрестности, и пустошь зацвела. На камнях самозабвенно грелись ящерицы и змеи. Сухие русла местами наполнила вода и по мокрым камням, ликуя, скакали резвые тушканчики.

Сарсехим теперь не слезал с кобылы, которой по гороскопу было запрещено спешить — любовался разнотравьем, среди которого особенно трогательно искрились золотистые и алые тюльпаны. Благодушно вспоминал обиженного бога и сочинял о нем сказку, ведь даже среди людей это такая редкость — получить удар в ухо и не рассвирепеть.

Сказка выходила забавная, особенно в той ее части, где пострадавший бог подставил другое ухо. Такая покорность досаждала как мелкий камешек, попавший в башмак, однако евнух даже не пытался отделаться от навязчивой помехи. Благодушно спрашивал себя — стоит ли иметь дело с богом, который не способен защитить собственное ухо? В спор ненароком вплелось напоминание, что и среди людей встречаются чудаки, способные прощать обиды, радоваться чужой удаче, давать взаймы, не помышляя о возврате долга. Возьмем, например, скифянку. По правде говоря, Гула вполне заслуживает отмщенья. Как он мучился с этой привередой! Толстуха с рождения отличалась неумеренными претензиями и редкой бессердечностью в отношении родных сестер. Боялась она только скифянки.