Михаил Ишков - Семирамида. Золотая чаша

— Наглость самодовольна и беспечна, — заявил царевич, — но мы в Ассирии славимся тем, что всегда начеку. Когда детям Ашшура приходилось иметь дело с бесплодной или уродливой ветвью, они безжалостно удаляли ее. В таком вопросе как воинская дисциплина колебаний быть не может.

Присутствующих охотно согласились с ним — всякое пренебрежение царской волей должно сурово наказываться. Следом представитель общины Шибанибы выкрикнул — за нарушение боевого приказа подвергнуть виновного смертной казни! К удивлению Шурдана, этот призыв воины встретили угрюмым молчанием, затем по рядам пробежал неодобрительный гул. Общее мнение выразил командир одной из эмук города Ашшура — разрешение ведьме покинуть Калах никак нельзя считать боевым приказом, следовательно своеволие Нинурты тоже нельзя причислить к такого рода нарушениям. Затем командир обратился к собранию — кто может сказать, как бы он поступил, окажись он на месте Нинурты?

Салманасар в этот день впервые открыл рот. Сидя в том же громадном кресле, обмахиваемый опахалом, он что-то тихо сказал. Сходка замерла, все активно начали прислушиваться Старик объявил погромче — он согласен, что самовольство Нинурты нельзя рассматривать как нарушение боевого приказа. К тому же, на пользу ли Ассирии лишаться опытного и храброго командира? С другой стороны, пренебрежение волей царя есть святотатство. Нинурту следует примерно наказать. Пусть он послужит на границе начальником пятидесятка.

Все притихли. На просторном на две трети заполненном дворе установилась звенящая тишина. Наказание было действительно тяжким и, по общему мнению, незаслуженным. Все понимали, человеку, рухнувшему с такой высоты, очень трудно будет вернуть прежнее положение, однако желающих спорить с царем не нашлось.

Затем с той стороны, где кучковались сторонники Шурдана, послышалось пение.

Голоса сплотились, хор зазвучал громче, к нему начали присоединяться воины, которым, в общем-то, было наплевать на Нинурту и на крушение его карьеры.

Далее подхватили задние ряды, выстроившиеся у дворцовой стены.

Наконец хор набрал силу. Мало кто смел удержаться от исполнения боевого гимна.

Такое единодушие пришлось не по душе Салманасару, однако он не стал прерывать исполнения воинской песни.

Когда хор начал стихать, он встал с кресла, вскинул руки, чтобы объявить окончательный приговор, и в этот момент до него донеслось:

— Пощады!

Воин с приятными чертами лица, несколько неуклюже, расталкивая впередистоящих, пробивался к помосту. Те, кто узнавал воина, отшатывались, другие мрачнели, их лица наливались кровью, однако желающих остановить его не нашлось.

Шами пробилась через передние ряды, приблизилась к возвышению, опустилась на колени.

По рядам пробежали возмущенные возгласы — женщина на сходке. Где это видано!..

Великий царь опустил руки. Все напряглись, ожидая движения пальцем. Что изобразит великий царь, наставит ли на женщину указующий перст?

В наступившей тишине Салманасар долго разглядывал склонившуюся перед ним женщину. Шлем в форме воронки с загнутым вперед горлышком Шами держала в руках. Волосы были острижены — иначе ей вряд ли удалось пробраться в цитадель — на шее была отчетливо видна светлая полоска кожи.

Старик закусил губу, отошел от края помоста, как всегда полулежа устроился в кресле.

Все это время, Шурдан, выпучив глаза, гневно рассматривал Шами. Затем принц подошел к краю помоста и грубо окликнул.

— Как ты посмела нарушить древний закон, запрещающий женщинам принимать участие в делах мужчин?

Шами встала, отряхнула колени.

— Великий царь наградил меня правом обращаться к нему в любое время. Невзирая ни на какие обстоятельства. Я прошла обряд посвящения в воины, я участвовала в бою, меня наградили почетным копьем.

Шурдан вопросительно посмотрел на отца.

Тот кивнул. Затем кряхтя, опираясь на царский жезл, поднялся.

— Кого я должен пощадить?

— Великий царь, это я настояла, чтобы твой раб — мунгу нарушил приказ.

— Вот и хорошо, — удовлетворенно кивнул Салманасар. — Вдвоем и отправитесь охранять границу. Поживете в палатке.

— Великий государь, ты не спросил о причине, которая толкнула меня на этот поступок.

— Причина, конечно, государственная? — засмеялся царь. — Скрытая угроза, не так ли?

Шами кивнула.

Царь откровенно рассердился, даже жезлом пристукнул.

— Что за поветрие напало на моих подданных? Все они только тем и озабочены, чтобы спасти государство. Всюду видят скрытые угрозы. Ох, беда, беда. Один я, дряхлый старикашка, проспал все на свете.

— Мы не вынесли решение, — напомнил Шурдан.

— Вынесем. После перерыва.

В спальне царь ознакомился с пергаментами, найденными у Ушезуба, подтверждавшими измену Шурдана, подбивавшего царя Вавилона взбунтоваться и выступить против правителя. Также Шами передала царю письмо Сарсехима, в котором сообщалось, что Закир держится из последних сил. Ссылается на немощь, на нездоровье, на отсутствие подтверждающих знамений, на волю богов, на гнев Салманасара, однако долго так продолжаться не может.

Пора принимать меры.

Салманасар, ознакомившись с документами, долго отдыхал на ложе. Молча разглядывал Шами. Вздыхал, вспоминал молодость — эта женщина была бы ему достойной супругой. Она плодовита, ее дети здоровы, любят учиться.

Отчего боги так несправедливы?

Почему бы им не свести их в одни и те же годы?

Или, как утверждал этот грязный евнух, сочиняющий подметные письма, справедливость исключительно человеческая забота?

Как бы не так!

Нет никакой иной справедливости, кроме права сильного. О чем еще можно вести речь? Какая справедливость способна вернуть человеку молодость, а без этого дара жизнь никогда не покажется сладкой. Оставить наследство Шурдану? Не сдюжит, очень скоро его подомнут под себя князья. Что не сожрут знатные, вырвет царь Урарту.

Шамши тоже хорош. Однако какова женщина? Как все обставила.

Шами, первое время державшаяся на ногах, скоро сама не заметила как, села на ковер.

Царь не обратил внимания на неслыханную вольность.