Владимир Возовиков - Эхо Непрядвы

— Дак нет же в Кремле Морозова, Олекса Дмитрич.

— Отъехал, што ли?

— Ишшо ночью. Занемог он — в деревню свезли ево. Пополудни и мы сдадим стражу, поедем за боярином.

— Кто ж воеводой теперь?

— Я почем знаю? Он не сказал. Велел лишь в детинец никого не пущать, кто слова ево не знает. Нам же — до полудни хозяйство вывезти и уходить.

— Кто-то же из бояр остался за него?

— Может, и остался. — Баклан ухмыльнулся. — Ночью многие съехали, да вон и теперь едут. — Он ткнул пальцем за спину: у ворот стояли, ожидая, когда освободится мост, несколько пароконных повозок.

— А владыка?

— Киприан-то? Че ему тут делать, ежели князья и бояре, почитай, до единого разбежались? Телеги нагружает. Догоняй-ка ты, сотский, свово князя, че ты тут забыл?

— Прочь с дороги! — Олекса пришпорил коня, пузатый Баклан едва успел отскочить с пути. Позади, за рвом, в собравшейся толпе, начался ропот, со стены тревожно смотрели пушкари.

— Воры! Иуды! Трусы проклятые! — Олскса с седла плюнул в чью-то знакомую сытую рожу, торчащую в окошечке возка. — Зачем вас кормит государь? Штоб жрали и гадили на его земле?

Галопом промчался он через Соборную площадь до великокняжеского двора. В гриднице навстречу кинулся Владимир Красный.

— Олекса, брате! Ты еще в Москве!

— Што у вас тут творится, боярин? — гневно спросил Олекса.

— Чего творится? — Юное лицо Красного залилось огнем.

— Сидишь посередь Москвы, Москвы же не видишь! В Кремле одни чернецы, бабы да горстка стражи. Ополченцы шатаются по посаду, народ в смуте, воевода Морозов опять занедужил поносом, скрылся неведомо куда, бояре бегут, как крысы из горящего амбара. А враг в двадцати верстах — я сам видал.

— Неужто в двадцати? — Румянец сошел со щек Красного.

— Пошли своих — разрушить мосты или сжечь, это немного задержит Орду. Надо садиться в осаду, часа не теряя.

— Ты хотя, што ли, повоеводствуй, Олекса!

— Нашел воеводу! Языка добыть, ворога потрепать в чистом поле — вот и весь Олекса. Уж лучше ты возьми на себя детинец.

— Не могу. Не могу я нарушить приказ государев, передать охрану княгини другому. Слово дал. И воевода с меня не лучше. Этакую крепость боронить — голова нужна, борода седая.

— Может, владыка чего подскажет, а, Владимир?

— Сходи спроси…

У ворот Чудова монастыря, где жил митрополит, двое чернецов, переругиваясь с ключарем, разворачивали повозку, нагруженную книгами и свитками пергамента.

— Чего не поделили, отцы святые? — спросил Олекса.

— Да как же, боярин! — отозвался согбенный седой монах, помаргивая слезящимися глазами, ослепшими в сумеречной келье за переписыванием пергаментов. — Из Симоновского мы. Владыка наш велел в Чудов перевезти письмена священные, книги старинные, мол, надежнее уберегутся в Кремле-то. А он вот не примает.

— Да што я, на улицу вас гоню? — сердился молодой ключарь. — Уж и ризница, и книгохранилище доверху заложены — со всех ближних церквей и обителей свезли книги. А в келье да подвалах мыши источат пергаменты. В Архангельском вон придел пустой, туда и везите.

— Ага! Придел-от дресвяный, не ровен час загорится. В храм класть не лучше — народ там толкется.

Олекса, не зная, что присоветовать, поспешил на Владычный двор. Стража узнала его, пропустила без слова. Киприан стоял у крыльца своей палаты, опираясь на самшитовый посох, следил за погрузкой ризницы и своей библиотеки в крытые кожей возки. Он только что вернулся от службы в Архангельском соборе, отпустил бывших при нем игуменов и настоятелей храмов, благословил их разделить испытания, выпавшие прихожанам и духовным братьям, сказав, что обязан последовать за государыней. Он, митрополит, должен иметь влияние на всю Русь, ему сидеть в Москве, отрезанным от паствы, никак невозможно.

Олекса поклонился владыке в пояс.

— Откуда ты, сын мой?

— Из сторожи, святой отче. Враг — в двадцати верстах.

— Помилуй, боже, недостойных рабов твоих, прости окаянство наше, отведи погибель от православных. — Киприан трижды перекрестился.

— Отче, воевода Морозов исчез, бояре бегут, народ в смятении. Што делать, отче?

— Попы и чернецы служат молебны об избавлении от агарян, утешают народ в беде. А воевод ставить — дело княжеское.

— Отче! — вскричал Олекса. — Ты — владыка церкви. Собери остатних бояр, укажи достойного, благослови на воеводство, и народ признает его.

— Не смей учить меня, дерзкий! — Киприан стукнул посохом. — Святительское ли дело заниматься ратным устроением? Ты государя свово спроси: почто бежал он, аки тать, скрываясь в ночи? Где брат его, столь прославленный во бранях? Где иные наперсники, втравившие в эту войну? Почто он воеводы доброго нам не оставил? На кого кинул град стольный — на чернецов, на женок да на простолюдинов? Недорого, знать, он ценит Москву и головы наши!

— Святой владыка! Аль неведомо тебе, зачем ушел Димитрий Иванович? Кабы выдавал он Белокаменную хану, разве оставил бы в ней княгиню с детьми? В Москве — тысячи оружных…

— Вот и сыщите себе воеводу. У меня же не одна Москва на плечах. Я есмь всея Руси митрополит, и неча мне делать там, где светской власти не осталось. Не смерти боюсь, но бесчестья православию. Не хватало еще, чтобы митрополита Киприана татары, как собаку, увели на цепи в Сарай и там приковали да именем бы моим смущали христианство. А княгиню с чадами я вывезу. Не место белой голубице середь воронья.

У Олексы потемнело в глазах. Это что же такое — владыка церкви уже обрек Москву на гибель? И кого он обозвал вороньем — не тех ли простолюдинов, о судьбе которых плакался?

— Беги, отче, беги скорее, да знай: на Руси тот не найдет чести, кто собой дорожит больше, чем родиной!

Олекса круто повернулся, пошел в ворота. Киприана затрясло. Ни один князь не смел бы так надерзить святителю, как этот молодой охальник.

— Еретик! Бес!

— Вели, святой владыка, повяжем его да засадим в подвал, — предложил начальник митрополичьей дружины.

— Бог накажет. — Киприан поспешно перекрестился, вспомнив, что он священник, а не игрок в зернь, сводящий счеты с соперником. — Прости, господи, речи его неразумные.

В городе звонил колокол, но распаленный Олекса не слышал его. Он спешил к терему князя Владимира — вдруг да застанет там кого из бояр? Ворота были заперты, он сунул руку в отверстие, повернул деревянный ключ, вошел на пустое подворье. Терем словно вымер. Стук подкованных каблуков гулко отдался в тишине просторной гостевой залы. Олекса в изумлении остановился перед картиной на стене, озаренной солнцем, льющимся в отворенные окна. Он даже не слышал легких шагов на лестнице, ведущей из залы в верхние покои терема.

— Ой, кто тут у нас?

Воин вздрогнул, оборотился на женский голос. В проеме двери, словно в раме, стояла девушка в полотняной домашней рубахе до пят, перетянутой голубым пояском. Корона косы без всяких украшений обвивала ее голову, большие серые глаза смотрели на гостя с любопытством и легкой тревогой.